Аргонавты Времени (сборник) - Страница 41

Остановку на ночлег скрасило появление знакомого молодого человека. И вновь его манеры были безупречны и его французский очень пригодился. На их и его дорожных купонах значился один и тот же отель, и, вероятно, по чистой случайности за табльдотом[119] он оказался рядом с мисс Уинчелси. Она, хоть и грезила о Риме, все-таки успела поразмыслить на тему подобной случайности; и когда молодой человек отпустил какое-то замечание о дорожных неудобствах – перед этим вскользь упомянув привычку переодеваться к ужину, – она не только согласилась с ним, но и прибавила кое-что от себя. Так, слово за слово, они принялись сравнивать программы своих путешествий, жестоко игнорируя Хелен и Фанни. Оказалось, что они следуют одним маршрутом: один день на художественные музеи Флоренции («По моим сведениям, этого вряд ли достаточно», – заметил молодой человек) и остальные дни в Риме. О Риме новый знакомый рассуждал очень приятно. Несомненно, он был весьма начитан и даже процитировал пару строк из Горация о Соракте[120]. В свое время мисс Уинчелси штудировала оды Горация к вступительным экзаменам и теперь, дрожа от радости, продолжила его цитату. Этот эпизод задал тон дальнейшему общению – обычная светская болтовня приобрела налет рафинированности. Фанни время от времени выражала какие-то эмоции, Хелен вставила несколько разумных реплик, но главная роль в беседе с молодым человеком естественным образом досталась мисс Уинчелси.

Еще прежде, чем путешественники прибыли в Рим, приятный молодой человек по молчаливому согласию сторон влился в их компанию. Девушки не знали ни его имени, ни профессии, но им казалось, что он где-нибудь преподает, а мисс Уинчелси разглядела в нем лектора с высших курсов. У нового знакомого было что-то от этой породы людей – вежливых, культурных джентльменов, которые не кичатся своей образованностью и не ставят себя над другими. Она попробовала осторожно выяснить, имеет ли он отношение к Оксфорду или Кембриджу, но ее робкие попытки остались незамеченными: ей не удалось выудить у него характерные обороты речи (мисс Уинчелси наивно полагала, что разбирается в оксбриджском[121] жаргоне), хотя эпитет «универский» вместо «университетский» весьма обнадеживал.

В ничтожно малое время, отведенное на Флоренцию, они постарались осмотреть как можно больше из того, на что указывал Рёскин в своей знаменитой книге[122]. С молодым человеком девушки встретились в галерее Питти и больше в тот день не разлучались. Он не скрывал своей признательности за то, что его приняли в дружную девичью компанию, и оживленно поддерживал беседу, благо явно интересовался искусством. Словом, день начался чудесно, все четверо были довольны. Какое счастье – воочию видеть давно любимые по книгам произведения и открывать новые художественные сокровища, пока невежественное большинство беспомощно роется в Бедекере! По наблюдению мисс Уинчелси, в молодом человеке не было ни капли самодовольства и желания поучать других: она не выносила чванливых педантов. Его ученость скрадывалась мягким юмором – так, например, он добродушно, не переступая опасной черты, посмеялся над некоторыми чудачествами Фра Беато Анджелико[123]. Но умение подмечать смешное отнюдь не мешало ему серьезно относиться к искусству и мгновенно схватывать моральный урок любой картины. Фанни молча бродила среди шедевров, наперед признавшись, что «совсем не разбирается в живописи» и для нее «все картины прекрасны». От Фанни только и слышно было: «прекрасно, прекрасно»! В конце концов, это слегка надоедает, подумала мисс Уинчелси. И когда на горизонте потухла последняя альпийская вершина, прервав монотонное стаккато Фанниных восклицаний, мисс Уинчелси с облегчением вздохнула. Хелен говорила мало, но мисс Уинчелси другого от нее и не ждала, давно уяснив для себя, что у подруги не вполне развито эстетическое чувство. В ответ на тонкие, деликатно завуалированные шутки молодого человека Хелен то смеялась, то нет; иногда могло показаться, что ей интереснее разглядывать наряды посетителей, чем творения великих мастеров.

В Риме молодой человек не всегда сопровождал их. Время от времени его уводил приятель с «туристическими» наклонностями. И молодой человек с шутливым отчаянием жаловался мисс Уинчелси:

– У меня только две недели в Риме, а мой друг Леонард желает на целый день ехать в Тиволи – смотреть на водопад!

– А кто он, ваш друг Леонард? – в лоб спросила его мисс Уинчелси.

– Большой любитель пеших походов, второго такого еще поискать! – ответил молодой человек весьма находчиво, хотя мисс Уинчелси рассчитывала на несколько иной ответ.

Остальные дни они проводили вместе, и это было великолепно – Фанни не представляла, что бы они делали без него. Любознательность мисс Уинчелси не знала предела, а Фанни обладала неисчерпаемым запасом восторженности. Что бы ни встретилось им на пути – картинные и скульптурные галереи; огромные, заполненные людьми церкви; руины и музеи; иудины деревья[124] и опунции; тележки развозчиков вина или дворцы, – все, решительно все вызывало у них восхищение. Каждый раз при виде пинии или эвкалипта они вскрикивали: «Пиния! Эвкалипт!» – и точно такую же реакцию вызывал у подруг вид горы Соракт. Обычная дорога превращалась в чудо из чудес благодаря игре воображения. «Здесь мог ходить Юлий Цезарь… – мечтательно говорили они. – Отсюда Рафаэль мог видеть Соракт…» Однажды они вчетвером набрели на гробницу Бибула[125].

– А, старина Бибул!.. – многозначительно произнес молодой человек.

– Древнейший памятник республиканского Рима! – подхватила мисс Уинчелси.

– Я безнадежно глупа, – сказала Фанни. – Просветите меня, кто такой этот Бибул?

Возникла странная заминка.

– А он не тот, кто строил стену? – подала голос Хелен.

Молодой человек быстро взглянул на нее и рассмеялся:

– Нет, того звали Бальб[126].

Хелен покраснела, однако ни молодой человек, ни мисс Уинчелси не пожелали просветить Фанни касательно Бибула.

Хелен говорила меньше остальных, но она и раньше была немногословна. Обычно именно Хелен следила за трамвайными билетами и прочими подобными мелочами, а если ими завладевал молодой человек, не спускала с него глаз и в любую минуту могла напомнить, куда он их задевал. Что и говорить, они славно проводили время в этом опрятном бледно-коричневом городе воспоминаний, который когда-то был целым миром. Их огорчала только вечная нехватка времени. Разумеется, электрические трамваи, и здания, построенные в семидесятые, и поистине преступная реклама, уродующая Форум[127], оскорбляли их эстетическое чувство, но в таких нелепостях есть немало забавного. Рим настолько восхитителен, что временами мисс Уинчелси, позабыв про свои домашние заготовки, восторгалась совершенно спонтанно, а Хелен, на минуту утратив бдительность, могла узреть красоту в самых неожиданных вещах. Правда и то, что Фанни и Хелен, дай им волю, побежали бы смотреть на витрины в английском квартале, однако бескомпромиссная неприязнь мисс Уинчелси к понаехавшим в Рим соплеменникам исключала такую возможность.

Интеллектуальное и эстетическое родство мисс Уинчелси и ученого молодого человека незаметно для обоих переросло в глубокую взаимную симпатию. Экспансивная, простодушная Фанни старалась угнаться за двумя тонкими ценителями искусства, с воодушевлением повторяя: «Прекрасно, прекрасно!» – и демонстрируя ненасытную жажду знаний, как только поступало предложение осмотреть новую достопримечательность: «О, прекрасно, идем скорее!» А вот Хелен под конец немного разочаровала мисс Уинчелси. Хелен отчего-то скуксилась и в галерее палаццо Барберини заявила, что не видит «ничего особенного» в лице Беатриче Ченчи – воспетой Шелли Беатриче Ченчи![128] Вместо того чтобы поддержать общее возмущение электрическими трамваями, Хелен разразилась тирадой в их защиту: «Людям надо как-то добираться из одного места в другое, хотя бы и на трамвае. Уж лучше так, чем гонять несчастных лошадей вверх-вниз по этим несносным горкам». Как только у нее язык повернулся назвать несносными горками семь великих холмов Рима!