Арестант - Страница 38

Он взял папку с каким-то делом и убежал. К слову… — подумал Никита. — К какому слову? Сказать по правде, он и сам иногда вспоминал тот эпизод с сожалением. Но вслух об этом не говорил. Чего ж кулаками-то после драки?

Никита продолжал названивать Андрею. Безрезультатно. Дома трубку никто не снимал, в редакции городской «молодежки» о местонахождении Серегина тоже не знали.

Вечером в субботу Андрей наконец-то отозвался.

— Да, — сказал он в трубку напряженным, не трезвым голосом.

— Ну, нашелся, — выдохнул Никита с облегчением. — Ты где шлялся двое суток, Андрюха? Я тебя ищу-ищу…

— В Швецию летал. А что?

Подполковник Кудасов мысленно обругал себя: тоже, понимаешь ли, оперативник. Все варианты перебрал, а вот про то, что в Стокгольме у Андрея есть зазноба, запамятовал.

— Да ничего. Я тебя ищу — с ног сбился. Обнорский молчал.

— Ну, чего молчишь-то?

— А чего ты меня искал?

— Ну ты артист, Андрюха. Тут мочилово идет — только держись. А ты уезжаешь в Швецию, не сказавшись… Так порядочные ковбойцы не поступают. — Кудасов помолчал, ожидая реакции Обнорского. Ее не последовало. Никита крякнул и сказал: — Надо встретиться.

— Когда? — скупо спросил Андрей.

— Пожалуй, через пару часов как раз освобожусь. Как?

— Давай завтра в пять, — сказал Обнорский. — Сутки истекают завтра в пять тридцать.

— Какие сутки? — удивился подполковник, но Обнорский положил трубку. Никита рассердился и тоже грохнул трубкой. Поведение Андрея становилось все более странным. За этим могло стоять либо психическое расстройство, связанное с полученными травмами в пыточном застенке Антибиотика, либо… а что, собственно говоря, — либо?

Отработка кавказского следа, о котором намекнул Обнорский, пока ничего не дала. Один слабенький фактик, правда, был. Но следующий день после того, как Колобка и его людей перебили в Кричи-не-кричи, один пьяный кавказец круто гулял в «Советской» и орал, что отомстит за смерть своих братьев. Звали кавказца Мага, был он представителем маленькой дагестанской народности табарасанцы. Информация была слабой, более того — непроверенной.

Подполковник еще раз перечитал донесение об инциденте в Советской и подумал: надо бы проверить.

Андрей Обнорский стоял у окна. Он с тоской смотрел на черную «Волгу», припарковавшуюся бампер в бампер к его «Ниве». У «Волги» были ментовские номера. Она появилась сразу после его возвращения от Николая Николаевича Наумова. Встала, вывесила удилища антенн. Из приспущенных передних стекол иногда курился дымок, вылетали окурки. Иногда появлялись и сами пассажиры черной машины. Они выходили, разминались… не скрываясь, посматривали на окна его квартиры.

Один, молодой мужчина в коричневой кожаной куртке, показался Андрею знакомым. Он пытался вспомнить, где видел это лицо… и не мог. Но видел определенно.

Стучали часы, отсекая секунды от назначенных суток. Черная машина стояла у дома журналиста Обнорского.

…Чао, бамбино, сорри…

Полковник Семенов закончил прослушивание записи своей беседы с майором Кравцовым около полуночи. Все в рассказе Валентина было логичным, все стыковалось. Собственно говоря, Роман Константинович не сомневался в надежности своего сотрудника. Он просто выполнял обязательную рутинную работу. Если бы подобная проверка проводилась в прежние времена, когда существовал ЦК КПСС и Отдел консультаций и перспективного планирования в его недрах… О, тогда проверка была бы гораздо более масштабной. К ней была бы обязательно привлечена венская резидентура ПГУ, а также средства электронной разведки… Директор агентства «Консультант» такими возможностями, разумеется, не располагал.

Семенов вытащил последнюю сигарету из пачки «Мальборо», плеснул себе виски и поставил запись на стирание. Хранить документ такого горячего содержания было по меньшей мере глупо. Спецдиктофон фирмы «Сони» негромко зажужжал. Кассету, рассчитанную на трехсотминутную запись, он стерилизовал всего за шесть минут. Семенов выпил теплое виски — за льдом вставать не хотелось — и подумал, что уничтожение носителя информации никогда не решает проблемы секретности полностью. Самый главный носитель — человек, и его память нельзя стереть нажатием кнопки.

Догорела сигарета, умолк диктофон. Полковник устало поднялся из кресла. Мысль о людях как о секретоносителях возникла в его голове не случайно: капитан Берг сидел в венской тюрьме. Майор Андреев вообще пропал без вести. Оба владели практически той же информацией, которую он только что стер… Нет никаких сомнений, что сотрудники австрийской полиции связали появление Берга в Вене с событиями вокруг банка «Австрийский кредит». Сейчас его интенсивно допрашивают. В прошлые, советские времена Саня бы точно молчал как рыба. А теперь? Как поведет себя Александр Берг теперь? Ответа на этот вопрос полковник дать не мог… Роман Константинович надел плащ, сунул скомканный галстук в карман и вышел из кабинета.

Дежурный сидел за столом в холле и изучал какие-то бумаги. При приближении шефа он перевернул верхний лист лицевой стороной вниз. Раньше надо было соображать, — с неожиданным раздражением подумал Семенов. — И у Соловьева не появилось бы возможности сдать Гургену ребят. Он тут же оборвал себя. Понял, что не прав и в отношении дежурного, и в более широком плане. Режим секретности в «Консультанте» соблюдался, пожалуй, серьезней, чем в госструктурах. Случай с Игорем Соловьевым — скорее, случайность. Мотивацию предателя понять было вообще трудно… он ведь и сам обязан был сознавать, что рано или поздно будет обнаружен. И уничтожен… так и вышло.

Полковник попрощался с дежурным, шагнул в тамбур. Стальная дверь за его спиной закрылась. Вторая, наружная дверь распахнулась только после того, как была заблокирована внутренняя, а дежурный через наружные камеры осмотрел улицу.

Роман Константинович вдохнул вечерний сентябрьский воздух, подошел к своей восьмерке. Разжиревшая Москва уже давно пересела на «мерсы» и джипы. Советские автомобили были признаком нищеты, в потоке сверкающих импортных автомонстров они выглядели золушками. Полковник дал прогреться двигателю и выехал со стоянки. На ближайшей улице он остановился возле таксофона и сделал два телефонных звонка. Оба разговора были короткими, в обоих случаях Роман Константинович договаривался о встречах. Одна была назначена на завтра, а другую собеседник Семенова согласился провести прямо сейчас.

— Я в «Шаровне», — сказал он. — Подъезжай, раскатаем пару партий. Заодно и обговорим твой вопрос.

Полковник сел в машину и двинулся к Садовому кольцу. Движение здесь не стихало даже в полночь. Машины шли сплошным потоком. Барыжно-бандитско-чиновничья Москва расслаблялась в уик-энд. Впрочем, для большого числа этого насосавшегося денег быдла жизнь была одним сплошным уикэндом. Сверкали бриллиантовые небеса, слегка припудренные кокаином, извивались вокруг отполированного шеста стриптизерки, халдеи во фраках несли виски и текилу. Шелестел долларовый листопад. Очумевшие от этой новой сладкой жизни, от вседозволенности, от страха, что завтра всего этого может и не быть, нувориши неслись по жизни без оглядки. Довольно часто их бег останавливала пуля. На московских кладбищах вставали новые обелиски. Друзья по бизнесу произносили над гробом косноязычные речи, падали в свои иномарки и судорожно втягивали серебристый порошок. Ах, угарная жизнь московская!

«Шаровня» была очень дорогой бильярдной, носила статус клуба. В последнее время это стало модно. Стоимость членского билета в «Шаровне» составляла полторы тысячи баксов. Директор агентства «Консультант» получил членский билет почти даром — ему довелось однажды оказать серьезную услугу одному партийному боссу. Бильярдной владел сынок партийного функционера. Роман Константинович подъехал к дворику, перекрытому шлагбаумом, посигналил. Вспыхнул прожектор, высветил номер, и полосатый, как жезл гаишника, шлагбаум взмыл вверх.

На стоянке «Шаровни» восьмерка Семенова была единственной. Остальные машины представляли собой продукцию ведущих автомобильных концернов мира. Полковник втиснул свое авто между «мицубиси-паджеро» и «вольво»-850… В просторном холле он сбросил плащ на руки швейцару, подтянутому строгому мужчине лет сорока.