Арбузовская крепость - Страница 6

Изменить размер шрифта:

Теперь я хочу рассказать о своей соседке, жившей в стойле налево.

Раз я возвращался домой часа в два ночи. Грачонка еще бушевала, но Колосов уже спал. Кромешная тьма охватывала нашу улицу со всех сторон. Покосившиеся старые домишки глядели какими-то отвратительными сырыми склепами. Изредка в подобном склепе чуть брезжил огонек где-нибудь на чердаке — знать, тоскует какая-нибудь погибшая душа, благо хоть ночная тишь способна вызвать подобную душу на размышление о бесконечно лютом горе, гнетущем ее изо дня в день. Я скоро добрался до своей Арбузовской крепости. Только что я успел потушить свечу и лечь, соседка вошла в свою берлогу. Я встал с кровати и начал смотреть в щелку (нужно заметить, что тонкие перегородки моей комнаты все были усеяны дырами). Маша (так звали соседку) зажгла свечку, села к столу и, подперши голову руками, о чем-то сильно задумалась. Лицо ее мало-помалу начало принимать все более и более печальное выражение, наконец крупные слезы покатились по щекам.

— Ох, господи, господи! — прошептала Маша и склонилась головою к столу.

Рыдания, тихие, сдержанные, вырывались из ее страдальческой груди; наконец несчастная не могла более переламывать себя и заголосила.

— Маша, о чем вы плачете? — спросил я ее.

— Поди ты к черту! — крикнула со злобой Маша. Я понял неловкость своего вмешательства и замолчал.

— Нет ли водки? — крикнула мне Маша через несколько времени.

— Нет, — отвечал я.

— А деньги есть?

— И денег нет.

— А туда же суешься с расспросами, шут гороховый!

Я молчал.

— Слушай! — крикнула мне соседка.

— Что?

— Научи меня, как отмстить одному человеку.

— За что же?

— Да тебе что за дело? ты только научи.

— Как же я могу научить, когда я не знаю, за что нужно мстить?

— Он надсмеялся надо мной.

— А ты сама над ним посмейся.

— Ты, я вижу, дурак, как есть, — заметила Маша. После некоторого молчания Маша опять заговорила:

— Ну слушай, я расскажу, что он со мной сделал.

— Говори.

— Вчера, видишь ли, добыл он денег. Вот мы пошли с ним в «Ад», да и кутили там до нынешнего вечера: рублей сорок никак пропили. Только вечером он приглашает меня кататься: «Мы, говорит, куда-нибудь за город поедем». Взяли извозчика, поехали. Только он, подлец, что же со мной сделал? Вывезли они меня с извозчиком туда за Ваганьково кладбище, в степь, сняли салоп, да и вывалили в снег: «Ступай, говорит, дамой!» А уж это часов одиннадцать было: в степи-то ни души нет, кругом темно, хоть глаз выколи; иззябла я вся, перепугалась… Кричала, кричала — никто не слышит. Вот побежала, побежала, а волосы так дыбом и становятся. Ноги это у меня коченеют, измокла вся, и все бегу, все бегу… И забежала я со страху-то к Роговской заставе, да оттуда уж домой повернула. Вот он как надсмеялся надо мной, подлый!

Я молчал, потому что вовсе не намеревался советовать Маше какое бы то ни было мщение против подобного изверга.

— Что же ты молчишь? — спросила меня соседка.

— А что?

— Да говори: как мне ему отмстить? Научи меня.

— Зачем же ты непременно хочешь мстить? Ведь он, вероятно, это пьяный сделал.

— Нет, нет, отмщу!

— Я бы знаешь что посоветовал тебе?..

— Что?

— Не связываться с ним.

— Не могу я с ним не связываться, потому я его люблю; я одного дня без ево не проживу.

— Да ведь ты его любила ли когда-нибудь трезвая? Ведь это ты говоришь, когда у тебя хмель в голове сидит.

— Врешь ты, дурачина! — обиделась Маша.

— Право, так. Вот теперь ты трезвая, вот и подумай: любишь ли его?

— И думать не хочу, потому что трезвой мне и без него нужно обо многом думать.

— О чем же это?

— Так я тебе и сказала…

— Отчего же не сказать?

— Незачем тебе знать.

— Ну, слушай, Маша! Когда же ты думаешь бросить подобную скверную жизнь? Ведь не век же будешь ты так болтаться?

— А ты что за поп такой, точно на духу допрашиваешь…

— Ну, все-таки, когда придет старость, что тогда будешь делать?

— Что придется, — а то к матери уеду.

— А у тебя разве есть родители?

— Мать есть.

— Где же она?

— В Верее живет. Ты, брат, не смотри, что Машка Ремизова и такая и сякая: у ней мать да братья ровно купцы в Верее живут.

— Зачем же ты-то тут колотишься, хуже всякого нищего?

— А затем, что я тут сама себе голова: что хочу, то и делаю. Вот гулять хочу — и гуляю, никто мне не запретит.

— Хорошо гулянье, — заметил я.

— Ох, и правда, голубчик, что не очень-то хорошо, — со вздохом ответила Маша. — Ину пору, как не поешь суток двое али как потаскают тебя по съезжим — так воем взвоешь, только держись! И маменьку-то вспомнишь, и братьев, и дом-то свой — все переберешь, надо всем наплачешься вдосталь.

— А ты давно ушла из дому? — спросил я Машу.

— Да уж вот четыре года. Да, так и есть, — прибавила соседка после некоторого молчания, — на пасху вот ровно четыре года будет, как мать меня избила, а я после-то и сбегла.

— За что же она тебя избила?

— Долго рассказывать.

Молчание.

— Или уже в самом деле рассказать?

— Да что же, расскажи. Ведь не секрет?

— У меня, брат, секретов нет. Слушай! Мне в ту пору пошел семнадцатый год. Девочка я была красивая-прекрасивая из себя. Это вот теперь-то тут, в Москве, истрепалась, а тогда-то — поглядел бы ты, как ваш брат бегал за мной. Только наезжал в то время к нам в Верею один купеческий сын, Андрюшей звали: молодой такой, статный, из лица красивый, — вот ровно орел какой! Теперь здесь в Москве живет, — только уж куда же, далеко не тот, так, чурбан какой-то стал. Ездил этот Андрюша к нам по каким-то делам, расчеты какие-то все с братьями сводил. И давно мне он, признаться, нравился: так, бывало, и не отхожу от него, когда приедет — то за тем, то за тем шныряю в комнату, где он останавливался. В тот самый год, когда я сбегла со двора, приехал он к нам, должно, на четвертой неделе великого поста. Остановился он, как всегда, у нас. Я это по-прежнему толкусь возле него. Стал, вижу, мой Андрюша ласковей со мной обращаться: то ручку пожмет потихонечку, то так и поцеловать норовит где-нибудь в темном уголку. Ну, я, известно, рада, потому нравится мне человек, да и кончено дело. Вот мало-помалу разговорились мы с ним: он мне признался, что любит, я ему тоже. Только на шестой этак, должно, неделе и говорит мне Андрюша, — что пора ему ехать в Москву, потому дела все кончил. Я упрашиваю: останься, мол. Нельзя, говорит, потому отец сердиться будет; да и тут-то, говорит, болтаться не приходится, а то братья, чего доброго, бока намнут — и то косятся. Только порешили мы с ним дело так: поедет будто бы домой, а сам между тем только съедет от нас на другую квартиру, и буду я к нему ходить. Сладили. Съехал Андрюша. Через день никак, через два ли, отправилась я к нему вечерком: отправилась девицей, а часа через два вернулась женщиной. И стыдно-то мне, и горько, и слезы эти душат, и ровно кто давит тебя за горло. Всю ночь напролет проревела, как корова. И закаивалась-то я, чтобы не ходить к нему больше, и богу-то молилась, и матери-то обещалась повиноваться во всем, — чего-чего не думала я в эту ночь, лежа в своей светелке, а все-таки на другой день побежала опять к Андрюше, потому чувствую, не могу жить без него. Так прожили мы всласть всю страстную неделю — то-то грешники были, — Андрюша забыл и об отце и обо всем; я тоже мало о чем думаю, потому что все это во внутренности у меня так и кипит. Пришла пасха — Андрюша все не едет. Дела эти мы ведем с ним чуть не в открытую. Наконец слышу, кто-то стал уже матери намекать, что так-де и так. На третий, должно быть, день побегла я к Андрюше. У нас ведь, скажу тебе, девкам жизнь вольная — ходи куда хочешь, вот и за мной, стало быть, не очень-то присматривали: никому дела нет, дома ли я, или ушла куда-нибудь. Только посидела я у Андрюши, надо быть, часа два-три, выхожу — хвать, два брата так и выросли передо мной, ровно из земли вылезли.

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com