Арабская жена - Страница 25
– Потом, потом, – отмахивается он от меня, будто от назойливой мухи, а сам почти приклеивается носом к боковому стеклу, жадно поглощая глазами этот свой давно не виденный мир.
Неплохое начало! Я закусываю губу и глажу воодушевленную Марысю по голове. Она задает множество вопросов, а я ни на один не могу ей ответить.
Мы сворачиваем в какую-то узенькую улочку, затем в еще и еще одну. Наконец машина останавливается перед высокой, более чем двухметровой, стеной из красного кирпича. На верхнем краю стены через каждые несколько метров светятся круглые фонари; между ними натянута колючая проволока.
– Ахмед, что это за крепость? Похоже на казарму. – Я снова касаюсь его плеча, уже настойчивее; меня охватывает беспокойство.
– Welcome home[8], Доротка, – говорит он и широко улыбается.
– Гм… – От удивления и испуга я теряю дар речи. Сердце у меня гулко отзывается где-то в горле. – Ничего не понимаю, – выдавливаю я из себя после паузы.
– Я ведь говорил тебе: у нас принято строить более солидные дома и более надежные ограды. – Игриво приподняв бровь, он берет меня за руку. – Это для того, чтобы наши женщины чувствовали себя в безопасности. Тогда и нам, мужчинам, легче живется.
Я растерянно наблюдаю за тем, как медленно открываются крепкие железные ворота… Что-то мне это напоминает; я гоню от себя тревожную мысль, но в голове все равно стучит одно-единственное слово: тюрьма.
Во дворе столько женщин, молодых девушек и детворы, что у меня рябит в глазах. Мужчины стоят в стороне, будто отгораживаясь от этой пестрой и визгливой компании.
Открыв дверь, я выхожу из машины; в ту же минуту Марысю вырывают из моих рук, а меня плотно обступает любопытствующая толпа. Женщинам не терпится узнать меня поближе, и проявляется это их желание самым что ни на есть буквальным образом – в прикосновениях и ощупывании. Как же меня это бесит! Особенно привлекают их, судя по всему, мои длинные прямые светлые волосы.
– Ахмед, Ахмед, спасай меня! – кричу я, перепуганная и рассерженная не на шутку. – Проклятье, да пусть же они отстанут от меня! – уже воплю я во все горло.
– Успокойся, они никогда в жизни не видели такой роскошной светлой копны волос, – весело смеется он. – Они просто завидуют тебе.
– Ты же знаешь, я не люблю, когда меня трогают! Ненавижу это! – по-змеиному шиплю я.
– Что ж, придется тебе немного усмирить свой характерец, – холодно произносит он. – Позволь им обожать себя. Будь с ними приветлива и не предъявляй претензий.
– Но ведь…
– Постарайся принять непривычные для тебя обычаи и найти в них положительные стороны. Иначе все мы сойдем с ума! – выговаривает он мне, точно ребенку. – Или ты хочешь обидеть их? Сразу же, с самого начала? – спрашивает Ахмед, твердо глядя мне в глаза.
Разумеется, не хочу. Но ведь и он должен понять, что я чувствую себя не в своей тарелке, оказавшись в толпе чужих людей, которые разглядывают меня так, словно хотят сожрать! И глаза у всех черные, искрящиеся, как у каких-то зомби… Я опускаю голову. У меня тяжело на душе, мне плохо и страшно, и слезы подступают к глазам.
– Ялла, ялла! – кричит какой-то незнакомый мне брюнет, разгоняя женщин, которые с визгом и смехом разбегаются в стороны.
Он заметил мой испуг, а моему любимому мужу это до лампочки! Ахмед вообще исчез из поля моего зрения; его веселый голос доносится уже из самого дома. Незнакомец деликатно подталкивает меня к дверям. Не знаю, как называется это помещение; должно быть, гостиная. По размерам она больше целой нашей польской квартиры – может, восемьдесят квадратных метров, а может, и больше. Толстые шерстяные ковры покрывают весь пол. Тяжелая, обитая тканью мебель занимает центральную часть помещения; зато столики расставлены по всей комнате – у каждого, даже самого маленького, места для сидения стоит свой столик. С одной стороны, отделенная от остальной части комнаты мраморной перегородкой с прилавком, находится столовая. Стол, примерно три метра длиной, накрыт превосходной кружевной скатертью, художественно задрапированной посредине; лакированные украшения привлекают взгляд.
Я стою посреди комнаты словно ребенок в парке аттракционов, верчусь во все стороны, всматриваясь в каждую деталь. Какие огромные у них здесь окна! Более трех метров высотой, занавешенные толстыми шторами, – как во дворцах старых польских аристократов, что запечатлены на фотографиях прошлого века. А эти вышитые гардины, ниспадающие до пола? Как же хочется прикоснуться к ним!
На стенах нет картин, вместо них – оправленные в богатые рамы дощечки, в основном черные, с золотыми надписями на удивительном здешнем языке. Кроме того, стены украшены роскошными гобеленами. Вдоль стен расставлены серванты из массивного цельного дерева, а в сервантах – неисчислимое множество безделушек: вазы, кофейные чашечки, графины, кувшины, сахарницы – все из фарфора или серебра. Есть и другие изящные мелочи; много хрусталя – а я-то думала, что это польская традиция… Изделия из цветного стекла завораживают феерией красок и разнообразием форм. Как же мне нравятся эти крохотные фиолетовые собачки, голубые обезьянки, а больше всего – скамеечка, точь-в-точь парковая, под стеклянным деревцом с янтарными листьями… Интересно, кто изготовляет такие филигранные шедевры?
– Где такое можно купить? – не задумываясь, выпаливаю я. Не обращаясь ни к кому конкретно, я указываю пальцем на понравившиеся безделушки.
В следующую минуту я на ватных ногах, обливаясь холодным потом, стою перед внезапно умолкнувшим обществом. Какая же я идиотка! В этот момент спускающаяся по лестнице элегантная женщина произносит что-то и криво улыбается, окидывая меня оценивающим взглядом.
– Мама догадалась, о чем ты спрашивала, – поясняет мне Ахмед. – Не нужно ничего покупать. Они твои.
– Но я не хотела… Я не это имела в виду… Я… Я не могу… – лепечу я, чувствуя, как мое лицо заливается краской.
– Ты бы лучше поблагодарила. Это ведь ты знаешь?! – говорит Ахмед, стиснув зубы от гнева.
– Шукран джазилян. Спасибо большое, – бормочу я, оглянувшись в сторону женщины, но она уже не обращает на меня ни малейшего внимания.
Никому меня так и не представили, никто не пожал мне руку и не чмокнул символически в щеку. Ну да, они ведь знают, кто я такая, а мне, судя по всему, необязательно знать, кто они.
Перед сном мы с Ахмедом – впервые за очень долгое время – даже не желаем друг другу доброй ночи. Мы лежим на огромном царском ложе на расстоянии двух метров друг от друга – я на одном краю, он на другом. Я не сплю и знаю, что он тоже не спит. Тишина звенит в ушах. Не знаю, о чем думает Ахмед, но в моей голове возникают самые черные сценарии и всплывают самые скверные эпизоды из нашей супружеской жизни. Неужели это все повторится?.. В конце концов, уже слыша за окном птичий свист и пение муэдзина, созывающего правоверных на утреннюю молитву, я вся в слезах засыпаю.
– Любимая, просыпайся, – слышу я нежный голос, шепчущий мне на ушко ласковые слова.
Просыпаться мне не хочется, пусть бы этот сон длился вечно; но что это за божественный аромат? Кофе, шоколад, жженый сахар, приправы, а прежде всего – выпечка… Словно домашняя выпечка моей мамы! Я слышу, как раздвигаются шторы, и ощущаю лучи солнца на лице.
– Давай-давай, открывай свои красивые глазки. – Ахмед нежно целует меня в губы. – Спящей красавице пора просыпаться, – смеется он.
– Не хочу, – лениво шепчу я, потягиваясь, будто кошка.
– Новый день сулит новые радости, – говорит он, словно вчера ничего не произошло.
– Ну, знаешь… – я обрываю фразу.
Мне, разумеется, хотелось спросить, какая же радость была мне дарована вчера, но я вовремя остановилась. Я уже поняла, что не следует играть с огнем и что в моей теперешней ситуации нужно держать рот на замке. Я в проигрышном положении, в этом нет никаких сомнений. И все же солнце за окном и ароматный кофе в чашке придают мне оптимизма. Все будет хорошо, не может быть иначе! В конце концов, мы приехали сюда ненадолго, лишь на время отпуска, а время бежит быстро.