Апостол Павел - Страница 21

Глава 5. Второе путешествие апостола Павла - Новое пребывание в Галатии

Едва успел Павел вернуться в Антиохию, как в голове его стали зарождаться новые планы. Его пылкая душа не выносила бездействия. С одной стороны, он думал о том, чтобы распространить довольно ограниченное поле первой своей проповеднической поездки. С другой стороны, его не покидало желание увидеть опять дорогие ему Галатские церкви, чтобы укрепить их в вере. Нежность, которой в известных отношениях в этой странной натуре не было, вылилась у него в сильнейшее чувство любви к основанным им общинам. Он питал к своим церквам такие чувства, какие у других людей бывают к самому дорогому, что у них есть. Это была особая черта евреев. Благодаря преисполнявшему их духу ассоциации, они придавали семейному духу совсем особые виды. Синагога, церковь были в то время тем, чем позднее, в средние века, были монастыри: любимым домашним очагом, центром горячего чувства, кровом, под которым укрывают все, что есть самого дорогого.

Павел сообщил свои намерения Варнаве. Но дружбе обоих апостолов, до тех пор не поддавшейся никаким испытаниям, не страдавшей ни от каких уколов самолюбия, ни от каких проявлений дурного характера, суждено было потерпеть тут жестокий удар. Варнава предложил Павлу взять с собой Иоанна Марка; Павел рассердился. Он не мот простить Иоанну Марку, что тот покинул первую миссию в Перге, когда она вступила в самую опасную часть путешествия. Человек, однажды отказавшийся от работы, казался ему недостойным нового приглашения. Варнава защищал своего родственника, которого Павел, вероятно, в самом деле судил чересчур строго. Спор разгорелся и дошел до резкостей; придти к соглашению оказалось невозможным. И старая дружба, которая была до тех пор неразрывна с евангельской проповедью, на некоторое время стушевалась перед ничтожными вопросами личностей. По правде сказать, есть основания предположить, что в основании разрыва лежали более глубокие причины. Чудом было и то, что все более и более разраставшиеся притязания Павла, его гордость, его стремление к неограниченному главенству не сделали уже двадцать раз до этого невозможными отношений между двумя людьми, взаимное положение которых совершенно изменилось. Варнава не обладал гениальностью Павла, но можно ли с уверенностью сказать, что в истинной иерархии духа, которая сообразуется с добротой душевной, он не занимал более высокого положения? Вспомним, чем был Варнава для Павла, вспомним, как он в Иерусалиме заставил умолкнуть голоса недоверия, довольно хорошо обоснованные, которые раздавались по адресу новообращенного; как он пошел в Тарс за будущим апостолом, еще одиноким и неуверенным в своем пути, привел его в юный и деятельный мир Антиохии, сделал из него, одним словом, апостола, - вспомним все это, - и тогда мы не сможем не назвать этот разрыв, на который пошел Павел из-за совершенно неважных причин, большой неблагодарностью со стороны его. Но он руководствовался требованиями дела. А есть ли человек дела, хотя раз в жизни не совершивший крупного нравственного преступления!

Итак, оба апостола расстались. Варнава с Иоанном Марком сел на судно в Селевкии и поехал на Кипр. С этого момента история теряет нить его странствий. В то время, как Павел идет вперед к славе, его спутник, погрузившийся в мрак неизвестности с момента разлуки с тем, кто освещал его своим сияниям, отдается трудам апостольским, которые для нас остались неизвестными. Страшная несправедливость, часто устраивающая дела в этом мире, господствует в истории так же, как и во всем остальном. Те, кто хочет быть кротким и преданным, обыкновенно забываются. Автор Деяний, со своей наивно-примирительной политикой, бессознательно принес Варнаву в жертву своему желанию примирить Павла с Петром. С каким-то инстинктивным стремлением к равновесию, он, с одной стороны, умаляя и подчиняя значение Павла, с другой, возвеличил его за счет скромного сотрудника, не имевшего определенной роли и не обладавшего в истории тем несправедливым весом, который зависит от партийных комбинаций. Отсюда и происходит неведение наше относительно апостольской деятельности Варнавы. Мы знаем только то, что эта деятельность не прекратилась. Варнава не изменил великим правилам, которые они с Павлом установили во время первой их миссии. Он не взял себе подруги в странствиях, жил всегда своим трудом, ничего не принимая от церквей. Ему еще суждено было встретиться с Павлом в Антиохии. Высокомерие Павла снова вызвало между ними немало размолвок; но забота о святом деле все победила; апостолы сошлись вполне. Работая каждый на своей стороне, они оставались в сношениях друг с другом, извещали друг друга о ходе работы. Несмотря на крупнейшие раздоры, Павел всегда относился к Варнаве, как к собрату, и считал его своим товарищем по делу апостольства среди язычников. Горячий, вспыльчивый, щепетильный Павел скоро забывал все, когда в дело не были замешаны великие принципы, которым он посвятил свою жизнь.

Вместо Варнавы Павел взял с собой Силу, пророка Иерусалимской церкви, оставшегося в Антиохии. Вероятно, он был доволен тем, что за неимением Иоанна-Марка у него с собой есть другой член Иерусалимской церкви, по-видимому, очень близкий к Петру. Сила, говорят, имел звание римского гражданина, что, в связи с его именем Сильвана, заставляет думать, что он не был иудейского происхождения или имел уже случай сблизиться с языческим миром. Оба отправились в путь, сопровождаемые напутствиями братьев, призывавших на них благодать Господа. Это не было тогда пустой фразой: все верили, что перст Божий повсюду, и что каждый шаг апостолов Нового царствия направляется непосредственным вдохновением с неба.

Павел и Сила пошли сухим путем. Взявши направление на север, через равнину Антиохии, они прошли Аманское ущелье, "Сирийские ворота"; затем, обойдя глубокий Исский залив, перейдя северный отрог Амана через "Аманидские ворота", они перерезали Киликию, зашли, быть может, в Тавр, перешли Тавр, по всей вероятности через знаменитые "Киликийские ворота", один из самых страшных в мире горных проходов, и достигли Дервии, Листр и Иконии.

Павел нашел дорогие ему церкви в том же положении, в каком он оставил их. Вера не ослабела; число верных увеличилось. Тимофей, во время первого его путешествия, бывший ребенком, превратился в прекрасного человека. Его молодость, благочестие, ум понравились Павлу. Все верные Ликаонии отзывались о нем, как нельзя лучше. Павел приблизил его к себе, горячо полюбил его и обрел в его лице усерднейшего сотрудника, даже сына (сам Павел говорит о нем в таких выражениях). Тимофей был человеком очень простым, скромным, робким. В нем не было достаточно уверенности, чтобы решиться выступить на первый план; ему недоставало авторитета, особенно в греческих странах, где люди были легкомысленны и суетны; но, благодаря его самоотречению он был для Павла неоценимым диаконом и секретарем. Поэтому, Павел и заявляет, что у него не было ученика, который пришелся ему более по сердцу. Беспристрастный историк обязан перенести на Тимофея и Варнаву часть славы, сосредоточенной на слишком всепоглощающей личности Павла.

Приближая к себе Тимофея, Павел предвидел большие недоразумения. Он опасался, чтобы в сношениях с евреями состояние необрезанного, в котором находился Тимофей, не было поводом к протестам и волнениям. В самом деле, повсюду было известно, что отец Тимофея был язычником. Heмало богобоязненных людей могли не захотеть иметь с ним дело; раздоры, только что успокоенные Иерусалимским свиданием, могли возобновиться. Павел вспомнил, сколько хлопот было у него из-за Тита; он решил заранее оградить себя от повторения их, и во избежание того, чтобы в будущем оказаться в необходимости сделать уступки принципам, которые он отвергал, он сам обрезал Тимофея. Это было совершенно согласно с принципами, которыми он руководился в деле Тита и, вообще, во всех таких случаях. Его никогда не заставили бы признать, что обрезание необходимо для спасения; в глазах его такое признание было бы изменой вере. Но так как обрезание не представляло ничего дурного, он считал, что можно было совершить его во избежание шума и раскола. Его коренным правилом было то, что апостол должен целиком отдать себя всем, и подчиняться предрассудкам тех, кого он хочет убедить, если эти предрассудки сами по себе лишь суетны и не содержат в себе ничего достойного прямого осуждения. Но в то же время он, как будто предчувствуя, что вере Галатов вскоре суждено выдержать испытание, взял с них обещание никогда не слушать никакого учителя, кроме него, и осуждать путем анафемы всякое учение, кроме его собственного.