Анжелика и заговор теней - Страница 15

И вот горечь, язвительность и худшие из видений сдали свои позиции. Стена рухнула, и, похоже, рухнула из-за дьяволицы. Теперь для него имело значение только то, что Анжелика здесь, она жива и пылко его любит, а он в любой момент может явиться к ней и ее обнять.

Остальное не имело значения. Но порой так хотелось узнать все тайны ее жизни, хотя бы для того, чтобы стать ей ближе.

«Моя жена!»

Жоффрей де Пейрак чуть опустил лампу, любуясь сверкающим кольцом на пальце Анжелики.

Потом встал на колени и перецеловал все ее пальчики один за другим.

Как же крепко она спала! Он даже забеспокоился. Всякий раз его охватывал безотчетный страх.

Поставив ночник на круглый столик возле алькова, он наклонился еще ниже, стараясь уловить хоть какой-то трепет жизни в ее лице и ощутить слетающее с губ дыхание. И с иронией себя выругал. Он столько раз видел на лицах признаки агонии и отвратительную, ледяную печать смерти… Зачем же искать это клеймо на прекрасном и сияющем спящем лице? Она отдыхала, восстанавливала силы.

«Кто же приходил ей на помощь, когда меня не было? – спрашивал он себя. – Что за мужчины?»

Он представил, как к нежным алым губам прикасаются чужие губы, чтобы напиться наслаждения, но тем самым и поделиться силой своей страсти, которая пьянит и возрождает к жизни.

Эта мысль его не задела, он ее принял и смирился с тем, что были мужчины – к счастью! – которые подставляли плечо, а в нужный момент и обнимали, тем самым спасая ее от отчаяния. Она была порой такой хрупкой. И тем не менее сокрушила грозных и опасных противников: Мулая Исмаила и Людовика XIV…

Каким оружием она поразила сердце жестокого и нетерпимого султана?

Он вдруг понял, что не ревнует… или почти не ревнует. Он силился познать тайну ее души, как познал тайну тела.

После того как он надел ей на палец это кольцо, ему показалось, что, утвердив свои права по отношению к невидимым и незнакомым соперникам из прошлого, он перестал ревновать.

А может, это мальчишество? Может, просто надо признать, что пережитый ими кризис, вскрыв все нарывы и уничтожив все сомнения, очистил их сердца?

Каково было неизвестное прошлое Анжелики, образы которого сейчас, казалось, оживают под сомкнутыми веками? Этого он не знал. Прошлое проскальзывало в разговорах, но после случая с Коленом Патюрелем она уклонялась, когда он пытался вызвать ее на откровенность.

И в этом тоже его вина. Он тогда обошелся с ней самым гнусным образом. Свой гнев, за которым скрывалась неизбывная боль от несправедливости жизни, он выместил, ударив ее.

– Любовь моя!

Он склонился над спящей Анжеликой и, не в силах противиться, коснулся губами ее полураскрытых губ.

Ему не хотелось смущать ее сон, но нетерпение увидеть, как она откроет глаза, как узнает его, уловить радостный блеск в ее взгляде, пересилило щепетильность.

«Интересно, что она мне скажет? Какое будет первое слово?»

Анжелика пошевелилась и прошептала:

– Спи! Спи, любовь моя.

Однако тут же открыла глаза, и при виде склонившегося над ней Жоффрея ее изумрудные глаза, все еще затуманенные сном, засветились от счастья.

– Ты улыбалась во сне. Что тебе снилось?

– Я была на пляже, ты нес меня на руках.

– На каком таком пляже? – с усмешкой спросил он. – Пляжей вон сколько…

Она рассмеялась, обвила его руками за шею и гладкой, теплой щекой прижалась к его щеке.

– Я задаю себе вопрос…

– Какой?

– На каком из пляжей ты была самой красивой, самой трогательной и самой ослепительной? Сам не знаю… Я тебя видел везде: и на ветру, и на солнце, и в шторм, и в Ла-Рошели, и еще в тот раз, когда ты бежала мне навстречу… Не могу решить… На каком из этих пляжей ты была красивее?

– Какая разница? Когда я бежала к тебе, мне до этого не было дела.

Она не просто бежала – летела… Земли под ногами не чуяла, охваченная безумным желанием добежать и прижаться к нему изо всех сил… даже если он ее оттолкнет.

Но он ее не оттолкнул. Он раскинул руки ей навстречу и крепко обнял.

А миг в Тидмагуче, в дыму и грохоте сражения, остался в них обоих как свет, изменивший ход событий к лучшему. Это было чудо, дар Небес, благословение за стойкость. Они не оступились, не дали себя загнать в западню. Нельзя было допустить, злые духи прознали об этом. Взглядом, жестами они передали друг другу это новое, несказанное чувство.

Она угадала в нем доброту – доброту простую и свободную, настоящую и действенную, без малейшей слабости. Единственной его слабостью была чрезмерная любовь к ней. И он ей об этом сказал. Она упрекала себя за то, что дала себя запугать в первый год после долгой разлуки, когда они заново налаживали отношения. Она робела перед его величавой манерой держаться, перед его язвительностью и силой, перед привычкой командовать и верой в свое предназначение, которую ничто не могло поколебать.

Он был не из тех, кто так просто позволит себя разгадать. Если он и хотел, чтобы его поняли, то ему было не важно, если его все-таки не поймут.

Сила его отчасти заключалась в том, что мало кто и мало что могло заставить его страдать.

Этот странный человек вполне мог возбуждать ненависть только тем, что был ни на кого не похож. У него на глазах рушились его творения, его дворцы, пропадало все имущество, но этим невозможно было его задеть, поскольку все свои радости и печали он черпал в другом, более таинственном источнике.

– О чем ты задумалась?

– О тебе.

Склонившись над ней, Жоффрей легонько провел кончиком пальца по ее золотистым бровям, словно наслаждаясь их нежным изгибом, поцеловал кончики пальцев и натянул на голое плечо кружевную простыню. Но она ее сбросила, села и через голову стащила с себя льняную сорочку.

– Обними меня! Обними меня!

– Сумасшедшая! Здесь холодно!

– А ты меня согрей!

Ее руки обвились вокруг его шеи, и она притянула его к себе. Она изо всех сил, изо всей своей слабости пыталась укрыться в нем от бед. «О! ты! – грезила она, покоряясь, – мужчина, который любит меня!»

И он увидел, как по ее лицу волной прошла мимолетная улыбка, которую вызывает экстаз, и вслед за улыбкой – выражение отчаяния, почти боли, которое часто сопровождает порывы глубокой любви.

«Мужчина, который меня любит, меня желает. Мужчина, которому нужно тепло моего тела, как мне нужно его тепло. Он меня и пугает, и успокаивает. Он избегает меня, и в то же время я знаю, что он всегда будет со мной, что он уже не сможет исчезнуть. Как это упоительно!»

Со страстью она притянула его голову к своей груди, и ее одолел какой-то безумный смех. И он рванулся к ней в нетерпении ответить на внезапно вспыхнувшее желание, насытить голод любви, который она открыла без всякого стыда. После Акадии ей уже было не страшно показаться сладострастной кокеткой. «Интересно, была ли она такой в объятиях своих любовников?» – пронеслось у него в голове.

Несомненно… Может быть… Он представил себе мадам дю Плесси-Бельер, владычицу Версаля… в чьих еще объятиях она смеялась вот так, без притворства и без удержу? Кто были эти мужчины? Колен? Король? Но тогда надо признать, что он ничего о ней не знает… С кем из них она не боялась быть такой смелой, такой дерзкой? Откуда ей известны такие тонкости, которым можно научиться только у разных учителей, когда каждый привносит свой стиль и свои фантазии? Сколько еще мужчин побывало в объятиях этой упоительной Венеры, сколько их клали голову ей на грудь, оставляя там свою печать? Впрочем, она оставляла еще больший след…

Так она ему отомстила.

И заставила его позабыть о соперниках в лихорадке наслаждения. Она была все время новой. Непонятно, как им это удавалось, но то, на что они осмеливались вдвоем, приобретало оттенок волнующей инициации.

Она откинулась на подушки, прекрасная в своей наготе, и волосы рассыпались, словно закрывая тело прозрачной вуалью. Он отвел этот покров, освобождая белоснежные плечи и грудь, которую он так любил целовать. Губы Жоффрея заскользили вниз по прекрасному как у мраморной богини, телу, туда, где белизна переходила в золотистую сладостную тень.