Анжелика и заговор теней - Страница 12

Пока что он учился играть на дудочке Керубино, не сводя глаз с Йоланды, которая расчесывала волосы, ей-же-ей, шикарные, просто днем она их прятала под объемистый белый чепец.

Королевские дочери, стоя на коленях, заканчивали вечернюю молитву и с набожным бормотанием перебирали четки.

Онорина раскладывала свои сокровища: ракушки, камешки, засушенные цветы, золотую погремушку, которую ей подарили, когда она была совсем маленькая, перстенек, подаренный Жоффреем в тот день, когда они впервые высадились в Америке… ну и так далее… и тихонько комментировала себе под нос:

– Я их покажу в Квебеке, но только тем, кто будет со мной добрым.

Надо полагать, пессимистические рассуждения интенданта пробудили в ней здравый смысл, хотя она и не подала виду, что их слышала. И она принялась строить планы:

– А всех остальных я поубиваю.

Анжелика спрятала улыбку. Онорина уже давно не делала таких решительных заявлений.

Путешествие в Квебек, атмосфера французского окружения, видимо, пробудили в ней воспоминания раннего детства, когда она находилась в Ла-Рошели и смутно чувствовала, что ее со всех сторон окружают опасности, которые она не в силах объяснить. В те времена она хватала палку и бросалась на любого, кто ее тревожил, с криком «Я тебя убью!». Однажды она собралась «убить» некоего Бомье, католика, который явился в дом к протестантам с явным намерением повздорить.

Пока она бережно складывала свои сокровища обратно в коробку, Анжелика поглаживала пальцем ее круглую щечку, а Онорина упрямо уворачивалась и встряхивала головой. Бывали моменты, когда проявления нежности мешали ее занятиям.

– У меня тоже была когда-то коробка с сокровищами, – доверительно произнесла Анжелика.

– Правда?

Онорина, похоже, заинтересовалась. Она положила свою коробку рядом с собой и залезла под одеяло, собираясь заснуть.

– А что там было?

– Я уже не помню всего… Там было… перо, да, гусиное перо одного парижского поэта, который писал песни, и еще нож, цыганский кинжал…

– A y меня ножа нету, – сказала Онорина, и глаза ее широко раскрылись. – Мне очень нужен нож. Господин д’Арребу мне обещал… а где твоя сокровищница?

– Не знаю.

У Онорины слипались глаза. Уже через силу она спросила:

– А где… тот поэт?

Поцеловав Онорину и Керубино, Анжелика собралась уже выйти из «детской».

Йоланда тихо спросила:

– Мадам, вам нужна какая-нибудь помощь в апартаментах? Я могла бы помочь вам раздеться. Мама наказала мне во всем вам помогать и говорила, что вы не откажетесь.

– У тебя достаточно хлопот с этими чертенятами.

– Это пустяки. Я привыкла возиться с детьми и к работе приучена. Я из кожи вон лезу тут, на корабле. А может, вы боитесь, что я не умею обращаться со всеми этими штучками знатных дам? Может, это и сложно, но я быстро справлюсь. Я не безрукая какая-нибудь, хотя и выгляжу простушкой.

– Да кто тебе это сказал? – рассмеялась Анжелика.

Ей нравилась эта отважная, крепко сбитая девушка, способная на слепую и очень действенную преданность. Она не так давно это доказала.

– Я знаю, что ты достойная дочь Марселины, правда, Адемар?

– Правда-правда, – с горячностью ответил солдат. – Она все умеет делать, как мать.

– Вот раковины открывать не умею, – запротестовала Йоланда, скромно зардевшись. – Что нет, то нет. У меня не получается так быстро, как у нее.

– Ну, так быстро ни у кого не получится.

– Я по ней скучаю, – созналась Йоланда, – но ничего не поделаешь. Она бы волновалась за вас, мадам, и за Керубино, если бы я не поехала с вами.

– Она замечательная подруга.

Анжелика была тронута, что в своих заботах Большая Марселина приравняла ее к Керубино.

– Я тоже по ней скучаю, – призналась она. – Но мы вернемся во Французский залив ближайшей весной с сознанием того, что сделали хорошее дело для Канады. Не волнуйся обо мне, Йоланда, я бы предпочла, чтобы ты оставалась с детьми, а не становилась горничной.

– А вы возьмите одну из моих девушек, – предложила Дельфина дю Розуа, – ну хоть Анриетту. Она, правда, строит из себя рафинированную барышню, но только потому, что была в услужении у одной аристократки и многому научилась. Она служила у мадам де Модрибур.

– Нет, нет! – с живостью отказалась Анжелика.

От одного имени мадам де Модрибур ее бросило в дрожь.

– Вы обе очень добры, но я прекрасно справляюсь сама. Вот придем в Квебек, тогда посмотрим. Йоланда, помоги мне расстегнуть только вот здесь, сверху на спине, а дальше я сама.

Стало совсем темно, и мальтиец Энрико Энци явился с фонарем, чтобы проводить ее через заставленную палубу.

«Ну меня тоже была коробочка с сокровищем, – рассеянно идя вслед за ним, вспомнила Анжелика. – Где же я ее оставила? Где потеряла?»

Она постаралась вспомнить, что туда положила. Немые свидетели событий, которые, как вехи, отмечали ее жизнь во Французском королевстве, и прежде всего при Дворе Чудес, на самом дне Парижа. Там лежало перо поэта, ее любовника-памфлетиста, которого потом повесили. А еще там был кинжал Родогона Цыгана… Длинный и острый кинжал, которым она заколола Принца нищих.

Она запахнула плащ. Неожиданно возник мелкий дождик, скорее туман, сквозь который металлическими отблесками просвечивала луна.

На полуюте Анжелика заметила Жоффрея, и сердце ее наполнила радость. Он отделился от сумрака, черный на фоне свинцовой ночи. Из-за тумана его фигура казалась необычно высокой. Он словно выслеживал кого-то, скользя взглядом вниз по течению реки. Думал ли он о неизвестном корабле? Предвидел ли сражение?

– А могут быть у судна, что идет за нами, воинственные намерения? – спросила она у Энрико. – Что об этом говорят?

Мальтиец покачал головой:

– Ничего… Господин граф считает, что этот корабль задержался в рейсе из-за поломки или из-за подводных течений. Надо ждать. Как бы там ни было, он один, а у нас флотилия.

Он сделал круговое движение рукой, как бы очерчивая другие суда, невидимые в темноте, чье присутствие угадывалось по перекрикивающимся голосам и по проблескам огня и фонарей сквозь туман.

– Монсеньор удвоил охрану и приказал капитанам быть настороже всю ночь и смениться только к утру. Несколько человек сошли на берег и наблюдают за прибрежной полосой.

Пройдя две лестницы, ведущие на третью палубу, Анжелика и Энрико оказались перед дверью с резными створками, которая вела в центральный салон.

По обе стороны двери стояли две скульптуры из эбенового дерева, изображавшие мавров с глазами из белого агата. Скульптуры поддерживали золоченые резные торшеры с лампами из непрозрачного венецианского стекла, где бились огоньки множества защищенных от ветра восковых свечей. Свечи горели долго и светили ярко.

– Мадам графиня может отдыхать, ничего не боясь, – сказал Энрико, прощаясь на ночь. – Нам не впервой быть начеку из-за подозрительного корабля. Для нас выслеживать и защищаться – обычное дело.

Анжелика с улыбкой его поблагодарила.

– А ты, должно быть, рад снова выйти в море, а, Энрико? Тебе тут больше нравится, чем в лесном логове в Вапассу.

Мальтиец живо отозвался с чисто средиземноморской галантностью:

– Где бы я ни был, я счастлив, если могу находиться в компании монсеньора Рескатора и вас, мадам графиня.

– А ты горазд раздавать комплименты, Энрико. Ты нам доставишь немало хлопот в Квебеке с местными девицами…

Энрико Энци весело расхохотался и удалился, весьма довольный, унося с собой фонарь.

Уже почти войдя в салон, Анжелика заметила, что за ней наблюдают. Она машинально подняла голову и увидела, что к ней через балюстраду перегнулся Жоффрей. Луна вынырнула из-за облаков, и вокруг него засветилось серебристое сияние, но лица видно не было.

– Я услышал ваш смех, мадам. С кем это вы так галантно беседовали?

– С Энрико, вашим мальтийцем. Он меня успокоил и ободрил.

– А почему вас надо ободрять, сударыня?

– Этот корабль…

– Этот корабль в большой опасности. Вряд ли ему есть до нас дело. Ему бы на плаву остаться. – Он помолчал и прибавил: – Наоборот, в нужный момент мне будет дело до него.