Анжелика и дьяволица - Страница 7

Поистине странное чувство! Когда я видел вас среди ваших друзей-гугенотов на «Голдсборо» с рыженькой дочуркой на руках, я забывал, что вы та самая супруга, некогда данная мне перед алтарем. Вы стали почти незнакомкой, встреченной благодаря превратностям жизни, которая завораживала, обольщала меня донельзя. Которая терзала меня своей красотой, печалью, очарованием изредка мелькавшей на ваших губах улыбки. Таинственной женщиной, которая ускользала от меня и которую мне следовало завоевать любой ценой.

Оказавшись в двусмысленном положении мужа, безумно влюбившегося в собственную жену, я попытался уцепиться за то, что мне было известно о вашем прошлом. Я хотел вернуть вас, властно приблизить к себе. Порой я допускал неловкость, подчеркивая звание супруга, чтобы привязать вас к себе; я хотел, чтобы вы зависели от моей воли, чтобы вы были подле, моя возлюбленная, моя страсть, вы, моя жена, которая вторично, однако новыми и неожиданными средствами, закабаляла меня своими чарами. Тогда я стал опасаться горького признания, что вы охладели ко мне, боялся различить в вашем сердце равнодушие и забвение по отношению к слишком давно находящемуся в изгнании супругу. Я пытался познать все то непривычное, что находил в вас, – ах, как же вы были неуловимы и неприступны, моя дражайшая матушка аббатиса, – возможно, поэтому мне не удалось одержать настоящую победу. Я стал догадываться, что чересчур легкомысленно относился к жизни в том, что касается женщин, и в частности вас, моей супруги. И каким драгоценным сокровищем я пренебрег!

Анжелика слушала графа затаив дыхание; она жадно ловила каждое его слово, и к ней возвращалась жизнь. Подле него она трепетала, как птенец в руках птицелова, пользующегося своей властью, чтобы чарами или любовью удержать при себе вырывающееся изо всех сил хрупкое создание. Нет, ей не хотелось вырваться. Его глухой ласковый голос, горящий взор, само его присутствие стоили того, чтобы пожертвовать всеми свободами. Что такое одинокий полет в опасном и пустом мироздании по сравнению с пылкой уверенностью, что рядом с ним она обрела свою тихую гавань. Она это всегда чувствовала, оставалось лишь осознать. И его похожий на исповедь монолог, плод проницательных и искренних размышлений, на который он наконец решился, доказывал, как он ее любит, насколько властно она царит в его сердце. Он никогда не прекращал думать об Анжелике, силился понять ее, чтобы вновь, и уже навсегда, обрести ее.

– Ваша сумасбродная независимость причиняла мне массу страданий, потому что, никогда не зная, что вам взбредет в голову, я постоянно опасался опять потерять вас. К тому же она представлялась мне признаком того, что вы принадлежите только самой себе. Опыт подсказывал мне: не так легко излечиться от глубоких ран, наподобие тех, что получили вы вдали от меня; я должен запастись терпением. Однако тягостные опасения не покидали меня… они выплеснулись наружу, когда… Анжелика, любовь моя, скажите, почему вы уехали тогда из Хоуснока в английскую деревню, не поставив меня в известность?

– Но ведь это было ваше распоряжение!

Он нахмурился:

– Как это?

Анжелика провела ладонью по лбу:

– Точно уже не помню, как было дело, но уверена, что именно по вашему распоряжению отправилась в путь, чтобы доставить Роз-Анн к ее бабушке и дедушке. Я даже была весьма раздосадована, что совершаю это путешествие не в вашем обществе.

Жоффрей задумался. Она увидела, как он сжал кулаки и пробормотал сквозь зубы:

– Выходит, и это тоже подстроили они.

– Что вы хотите сказать?..

– Ничего… То есть нет… я начинаю кое-что понимать. Нынче утром, сказав: «Наши недруги хотят разлучить нас. Неужели мы позволим им нас одолеть?», вы открыли мне глаза. Ваша новая прозорливость необычайно притягательна для меня. Я восхищен тем, как умело, со свойственной вам одной изобретательностью, вы приходите мне на помощь в преодолении козней врагов и обрушивающихся на нас трудностей, – вспомним хотя бы кусочек сахара, которым вы угостили канадского мальчика перед Катарунком, что спасло нас от бойни. А ваш дар предвидения… Мне пришлось по душе это новое ощущение: бок о бок со мной женщина, целиком разделяющая мою жизнь. И вдруг ваше отсутствие, ваше исчезновение, подозрение в неверности!.. Как можно было это вынести! Я бы скорей выбрал эшафот! Возлюбленная моя, простите мне охватившую меня ярость.

Однако вообразите, душа моя, в какую пучину страсти низвергла меня любовь к вам, что я утратил чувство справедливости, которое стараюсь сохранять в своих многотрудных делах. Из-за вас я впал в гнев, несправедливость по отношению к вам же, единственная моя любовь, жена моя… Мне хотелось чем-то задеть вас, заставить страдать… Разумеется, непросто постичь истину, с которой прежде не так-то легко согласился бы граф де Пейрак: горечь любви. Однако власть ваших чар заставила меня поверить в нее. Смотрите сами: то, чего не пробудила во мне прежняя Анжелика – сколь бы прелестной и неосознанно обольстительной она ни была, – удалось воскресить к жизни женщине, встреченной мною в Ла-Рошели. Женщине, пришедшей ко мне, чтобы просить помощи находящимся в опасности. Почти незнакомой Анжелике, с ее новой душой, жизненным опытом, ее контрастами – всей той смесью нежности и жестокости, от чего невозможно защититься.

Он умолк и на мгновение задумался. Быть может, ему вновь представилась разыгравшаяся в штормовую ночь сцена, когда его пиратское судно «Голдсборо» плясало на якоре в укромной бухте на подступах к Ла-Рошели.

– Помните? Той ночью все было странным, неожиданным, таинственным. Рок бросил нас навстречу друг другу, а мы даже не подозревали об этом.

Я сидел в каюте и думал о вас. Я строил планы, я размышлял: «Я у стен Ла-Рошели, но как мне найти Анжелику?» У меня не было никаких ваших следов, кроме нескольких слов, брошенных Роша в испанском порту: «Та француженка… помните, купленная вами в Кандии… которая сбежала… Так вот, я видел ее в Ла-Рошели!» И тут входит мой ординарец Язон и свойственным ему равнодушным тоном (бедняга Язон) говорит: «Здесь французская женщина, которую вы купили в Кандии. Она вас спрашивает»! Я решил, что совсем обезумел. Обезумел от радости, от восторга… и от страха.

Как же глуп человек! Счастье пугает его больше, чем боль и предстоящее сражение. Опасается ли он, что радость – это ловушка более смертоносная, чем бедствия?.. Не знаю! Во всяком случае, я не стал исключением. Чтобы достичь этого желанного мига, я припомнил все свои подозрения, все горести, все опасения, тревоги, разочарования, сомнения…

Анжелика улыбнулась.

– По правде сказать, когда мы встретились, я была совсем не обольстительна, – признала она. – Вы сохранили обо мне иные воспоминания. В каком виде я была в ту ночь! Вымокшая до нитки, вся в грязи, растрепанная – я упала, когда бежала через ланды.

– Вы были… Ах, что тут скажешь? – пробормотал граф. – Сердце мое разбилось… Вы появились передо мной, словно воплощение того, как могут изменить человека превратности судьбы, того, что человеческая жестокость – и моя тоже, пусть даже бессознательная, – сделала с вами… Я точно окаменел, понимая, что слова бессильны восстановить ту связь, что соединяла нас до катастрофы. В Кандии сделать это было бы проще… Но в Ла-Рошели я почувствовал, что вы больше не принадлежите нашему общему прошлому, вы изменились. И одновременно случилось то, о чем я вам только что говорил. Я безумно влюбился в эту женщину, такую незнакомую, такую поразительную, такую непохожую и все еще похожую на вас, которая, не обращая внимания на свой жалкий вид, на кровь и ледяную воду, стекавшие по ее одежде, доказывала мне, что необходимо спасти ее друзей. Гром среди ясного неба; все смешалось: восхищение, любовь, необъяснимое очарование, жалость, нежность, желание защитить, страх потерять, упустить мое сокровище, неуверенность в происходящем…

– Должна ли я верить вам? Не вы ли цинично заявили мне: «Как могло случиться, что пленница, обошедшаяся мне в целое состояние, стала женщиной, за которую сегодня я не дал бы и ста пиастров!..»