Анжелика и дьяволица - Страница 4
Ничто не могло с этим сравниться. Но прежде Анжелика любила Колена, была счастлива в его объятиях. И теперь, в минуту одиночества, растерянности и треволнений, когда она повстречала его, в ней встрепенулось желание счастья, нежности и чувственное притяжение. Особенно последнее. Ей не хотелось ни обманываться, ни искать себе оправдания. Она едва не распрощалась с жизнью, на мгновение потеряв сознание, и мощный шквал желания обрушился на нее, дремлющую, когда, осыпая поцелуями и ласками, Колен прижал ее к себе.
Она виновата. Она слишком любила любовь и ее сокровенные райские наслаждения.
Кроме теперь уже позабытого краткого периода жизни, когда Анжелике было невыносимо мужское прикосновение, после того как во время бунта в Пуату она стала жертвой насилия, она всегда находила наслаждение и истинное удовольствие в любовных утехах, всякий раз дарящих ей новые открытия.
Она слишком любила любовь – вот в чем все зло, причина ее уязвимости и источник радости.
И Жоффрей, именно кудесник Жоффрей, распахнул перед ней врата в волшебное царство, первым открыв для нее, совсем юной, наслаждение. А потом, после пятнадцати лет разлуки, когда она считала, что муж казнен, именно он врачевал глубокие раны, нанесенные ее женственности, возвратив жизнь ее чувствам, деликатно, заботливо и с бесконечным терпением возродив ее для любви…
Как такое можно забыть? В этом волшебном царстве Анжелика обязана ему всем. Введением в храм любви и расцветом, излечением и возрождением к любовной жизни, которое застигло ее на пороге зрелости, когда у нее, обогащенной опытом и страданием, возникло ощущение, что она способна сполна насладиться чудесной явью.
Слишком легко сделать ее счастливой; эта-то слабость и заставила Анжелику на мгновение затрепетать в мощных объятиях Колена, чуть не овладевшего ею на своем судне «Сердце Марии». Анжелике едва удалось вырваться…
Судьба снова поглумилась над ней: она распорядилась так, что, убегая с корабля, солдат Курт Ритц через выходящее на корму оконце успел разглядеть ее, обнаженную, в объятиях Золотой Бороды…
Как получилось, что наемник Жоффрея де Пейрака, не зная, что за женщину увидел при таких обстоятельствах, сообщил об этом факте самому графу, и вдобавок не наедине, а в присутствии всех самых именитых обитателей Голдсборо?
Какой ужас! Какой страшный момент для каждого из них! А для НЕГО! Публично выставленного ею на посмешище.
Анжелика понимала, какую ярость он испытал, увидев ее. Но что же теперь делать, чтобы усмирить его гнев? Как заставить его поверить, что по-настоящему она никогда не любила, не могла любить никого, кроме него?.. Что, если он разлюбил ее, она умрет, да, умрет…
Внезапно она решилась. Она не станет глупо дожидаться его здесь. Нынче вечером она снова пойдет к нему, будет умолять, попытается все объяснить. Пусть его слова снова ранят ее. Все, что угодно, только не разлука! Все, что угодно, только не его холодность.
Только бы он снова обнял ее. Даже если, поддавшись злобе, он, стиснув ее в своих сильных объятиях, задушит, сломает ее.
Анжелика бросилась к туалетному столику и, разглядев в зеркале следы слез на щеках, слегка припудрила лицо.
Она распустила собранную в узел тяжелую косу, взяла инкрустированную золотом черепаховую щетку – тоже подарок Жоффрея – и торопливо привела волосы в порядок. Ей хотелось, чтобы он увидел ее прекрасной, а не затравленной и напряженной, какой она была все последние дни.
Котенок ни разу не шелохнулся с тех пор, как она устроила его на одеяле. Он свернулся клубком и пребывал в счастливом блаженстве, какого прежде не знал. Неподвижный, кроткий, терпеливый, почти бестелесный, он был настолько крошечным и болезненно хрупким, что казалось, он не жилец на этом свете. Но стоило Анжелике заговорить с ним, он громко замурлыкал, стремясь выразить свою благодарность и довольство.
Какая удача ему выпала: после долгих скитаний он встретил кого-то, кто стал его небом, горизонтом, надеждой. Бедный зверек доверился подобравшему его из жалости человеческому существу и знал, что его не обманут.
– Я ухожу, – сообщила ему Анжелика. – Будь умницей. Я вернусь…
Она бросила последний взгляд на постель. Герцогиня, по-прежнему вытянувшись, лежала под простынями. Стоя со щеткой в руке, Анжелика вновь попыталась оживить смутное воспоминание.
– Почему вы так на меня смотрите? Во мне есть что-то, что вас беспокоит? – не открывая глаз, спросила больная.
– Простите, сударыня… Ничего особенного; вероятно, мое внимание привлекла поза, в которой вы спите. Не воспитывались ли вы с раннего детства в монастыре?.. Помнится, когда я сама была пансионеркой, нам запрещали спать иначе, как вытянувшись на спине и положив руки на одеяло… Даже зимой. Стоит ли говорить, что я никогда так не делала. Я была очень непослушной.
– Вы угадали, – улыбнулась госпожа де Модрибур. – Я всю юность провела в монастыре и должна признаться, и сегодня не могла бы спать в иной позе, нежели та, за которую вы меня укоряете.
– Это вовсе не укор! А где вы жили?
– У урсулинок в Пуатье.
– А, в монастыре на улице Монте.
– В Пуатье нет других урсулинок, только на улице Монте.
– Но я тоже там воспитывалась! – воскликнула Анжелика. – Какое совпадение! Значит, вы из Пуату?
– Я родилась в Мальне. Возле Мерванского леса. На краю долины Жано. Знаете, там еще течет Руэ, – внезапно оживившись, сказала герцогиня де Модрибур. – Наш замок стоял на опушке леса! Огромные каштаны. Одним только запахом упавших каштанов и желудей можно было насытиться. По осени я, кажется, могла часами бродить, слушая, как они трещат у меня под ногами.
Ее глаза блестели, щеки зарумянились.
– На противоположном берегу Руэ стоит замок Машкуль, – сказала Анжелика.
– Да, – подтвердила ее собеседница. И, понизив голос, прошептала: – Жиль де Рэ?
– Проклятый.
– Слуга дьявола.
– Тот, кто убивал маленьких мальчиков, чтобы получить у Сатаны философский камень!
– И который за свои преступления был повешен в Нанте.
– Он самый, Жиль де Рэ!
И они обе расхохотались, будто вспомнили общего знакомого.
Анжелика присела у постели герцогини.
– Выходит, мы из одной провинции. Я родилась в Сансе, возле Монтелу, вверх от Марэ.
– Поверьте, я просто счастлива. Но, прошу вас, вернитесь к своей прическе, – проговорила Амбруазина, взяв в руки щетку, брошенную Анжеликой на кровать. – Прошу вас, продолжайте. Какие у вас необыкновенные волосы. Как у феи.
– В Пуату, когда я была ребенком, местным нравилось называть меня феей.
– Держу пари, они подозревали, что в полнолуние вы ходите в лес плясать вокруг друидских камней.
– Верно. Как вы догадались?
– У нас в окрестностях всегда найдется какой-нибудь волшебный камень, – мечтательно произнесла госпожа де Модрибур.
Во взгляде, который она при этом бросила на Анжелику, сквозили теплота и нежность.
– Как странно, – пробормотала она. – Меня настроили против вас. И вдруг я нахожу в вас такого близкого человека, почти сестру. Вы из Пуату, госпожа де Пейрак, какое счастье!
– Кто настроил вас против меня? – спросила Анжелика.
Ее собеседница отвела глаза и, едва заметно вздрогнув, сказала:
– В Париже с некоторых пор, говоря о положении дел в Канаде, довольно часто упоминают имя вашего супруга. Скажем… как соседа, обосновавшегося слишком близко от владений короля Франции. Бьюсь об заклад, что в Лондоне о нем тоже говорят.
Герцогиня села, обхватив руками согнутые колени, прикрытые одеялом. В такой позе она казалась совсем юной, непринужденной, свободной от титулов, тяжкого груза своих привилегий. Анжелика заметила, что Амбруазина плотно сцепила руки. Этот жест выдавал, возможно, желание сдержать какое-то сильное волнение. Однако госпожа де Модрибур по-прежнему спокойно смотрела прямо на собеседницу.
«У нее такие глаза, будто в глубине золото, – подумала Анжелика. – Издали они кажутся очень черными, как гагат. А вблизи видно, что они словно янтарные. Определенно со сверкающим в глубине золотым лучиком».