Анжелика и дьяволица - Страница 34

Помолчав, Амбруазина мечтательно добавила:

– И он тоже особенный…

– Кто – он?

– Ваш супруг, граф де Пейрак.

– Разумеется, особенный, – улыбнулась Анжелика. – Потому-то я и люблю его!

Она мучительно искала какую-нибудь уловку, чтобы подвести Амбруазину к разговору о замужестве Королевских дочерей.

– И все же, сударыня, вопреки обстоятельствам, при которых вы здесь оказались, Голдсборо не слишком разочаровал вас?

Герцогиня вздрогнула и быстро взглянула на Анжелику. Срывающимся от волнения голосом она спросила:

– Так вы не хотите называть меня Амбруазиной?

Анжелику удивили ее слова.

– Если вы желаете…

– А вы нет?

– Мы достаточно хорошо знакомы для этого?

– Можно почувствовать себя близкими при первой встрече.

Герцогиню де Модрибур била крупная дрожь, казалось, она глубоко опечалена.

Она отвела глаза и теперь через открытую дверь вновь вглядывалась в морской горизонт, словно на него была единственная ее надежда.

– Голдсборо? – наконец пробормотала она. – Нет! Мне здесь не нравится. Здесь я чувствую, что живу несвойственными мне страстями, и невольно испытываю смущающие искушения, отчаяние и сомнение. А также опасения, что здесь я узнаю, что до прибытия сюда моя жизнь блуждала в пагубных направлениях.

Ее догадка, возможно, имела основания. Оказавшись вне привычной монастырской атмосферы, под жестокими ветрами Голдсборо, молодая вдова, вероятно, начинала догадываться, что есть иная жизнь, которую она могла бы познать: более теплая, более счастливая.

Анжелике не хотелось углубляться в спор. Личность герцогини де Модрибур представлялась ей крайне чуждой, хотя в глубине души она могла понять, что мучает Амбруазину и даже что сломило и сделало ее несколько странной.

Анжелика испытывала сострадание, однако вряд ли она могла давать советы этой гибнущей душе, которой лучше было бы оставаться в полумраке и запахе ладана исповедален церкви Сен-Сюльпис, чем отправляться в чересчур суровые первобытные края.

Впрочем, хотя, похоже, момент для беседы на столь низменную тему, как устройство Королевских дочерей, был не самым благоприятным, следовало выяснить это сегодня, потому что люди Колена, опасаясь потерять своих нареченных, теряли терпение.

– Вы подумали над предложениями, которые вам вчера вечером сделал мой супруг? – спросила Анжелика.

На сей раз Амбруазина де Модрибур посмотрела на нее с неподдельным ужасом. Ее лицо стало белым как мел.

– Что вы имеете в виду? – пробормотала она.

Анжелика вооружилась терпением.

– Он говорил с вами о том, что кое-кто из ваших девушек планирует обосноваться здесь, связав себя узами католического брака с несколькими нашими поселенцами, не так ли?

– А, так вот о чем речь? – бесстрастным голосом произнесла Амбруазина. – Простите, я поняла… я превратно поняла его…

Она провела рукой по лбу, потом прижала ее к груди, словно бы для того, чтобы посчитать удары своего сердца. После чего сложила ладони, прикрыла глаза и пробормотала молитву.

Когда герцогиня вновь взглянула на Анжелику, к ней уже вернулось самообладание, теперь голос ее звучал уверенно:

– Несколько моих девушек действительно признались мне в чувствах, которые внушили им мужчины, самоотверженно спасшие их во время кораблекрушения. Я не придала этому значения. Что за блажь? Дать жизнь своему потомству в поселении еретиков?

– Среди нас… много католиков…

Герцогиня не дала ей договорить:

– Католиков, согласных жить рядом с отъявленными гугенотами и даже объединившихся с ними? Для меня это либо чересчур вялые католики, либо потенциальные еретики. Я не могу доверить души моих девушек подобным личностям.

Анжелике вспомнилось замечание Вильдавре, сказавшего ей: «Это неосуществимо». Губернатор был не столь глуп и ничтожен, каким хотел казаться. Отказ герцогини лишний раз доказывал, что людей разделяют мистические барьеры, именем Бога обрекающие их на нескончаемые конфликты и войны, что нисколько не способствует движению народов к более плодотворному и менее варварскому существованию. Неужто еще не пришло время примирения? И все же Анжелика попыталась воззвать к разуму и мудрости посланницы короля:

– Но ведь все страны, включая Францию, являют нам сегодня подобную картину. Католики и протестанты живут бок о бок в одних границах и по-настоящему объединяются ради процветания страны.

– Прискорбное зрелище пагубной сделки с совестью. Когда я думаю об этом, мне кажется, я вижу, как Господь Бог истекает кровью на кресте, и это ввергает меня в невыносимую скорбь. Ведь Он умер, чтобы Его слово было вечно и чтобы его не искажали!.. А нынче ересь повсюду!.. Неужели вы от этого не страдаете? – Герцогиня с непонимающим видом воззрилась на Анжелику.

Анжелика сменила тему:

– Не следует непрерывно обсуждать проблемы, которые люди, гораздо более значительные, чем мы, уже со всей ответственностью взялись уладить. Например, разве во Франции король Генрих Четвертый не постановил раз и навсегда, что протестанты и католики равны перед государством? Он утвердил свое решение Нантским эдиктом, и дела государства от этого пошли только лучше.

– Вы, милочка, разумеется, не в курсе, – с улыбкой заметила герцогиня, – сейчас как раз подумывают о том, чтобы король аннулировал Нантский эдикт.

Анжелика испытала настоящий шок.

– Но это невозможно! – воскликнула она. – Король не может аннулировать соглашение, торжественно принятое его предком перед всеми французами и во имя своих будущих наследников. За всю историю человечества не случалось подобного бесчестья!..

Ей уже виделась грозящая Франции внутренняя катастрофа. Если Нантский эдикт будет аннулирован, французские гугеноты утратят все гражданские права и свободы. Они не смогут заключать законные браки, их дети будут считаться незаконнорожденными, их подписи – недействительными… У них не останется иного выхода, кроме как обратиться в католицизм или бежать из страны…

Впрочем, ведь эдикт уже давно утратил силу. Анжелике кое-что об этом было известно!

В своей свободной новой жизни в Америке она начинала забывать тягостные гонения, которым подвергалась вместе с гугенотами в Ла-Рошели.

И все же ее цельная натура бунтовала против подобной бесчестности в отношении участи народов.

– Нет, это невозможно, – повторила она, резко вставая, – это означало бы обречь на монарший произвол все человеческие устремления к добру…

– Вы говорите, точно античный трибун, – с усмешкой бросила госпожа де Модрибур.

– А вы – как ханжа из Общества святых даров, – парировала Анжелика, направляясь к дверям.

Герцогиня мгновенно нагнала ее.

– О, простите меня, дорогая, бесценная моя, – просила она изменившимся голосом, – сама не знаю, что на меня нашло, что я позволила себе говорить с вами в таком тоне… с вами, которая есть само милосердие. Простите меня! Вы так чувствительно потрясли глубинные основы того, что помогало мне жить, что порой… порой мне кажется, что я ненавижу вас! И завидую вам… Вы такая живая, такая настоящая. Ах, как бы я хотела, чтобы вы ошибались!.. И все же боюсь, вы окажетесь правы. Но простите меня… Здесь я ощущаю себя слабой и неуверенной, и для меня это унизительно…

Она цеплялась за руки Анжелики, пытаясь удержать ее, старалась встретиться с ней взглядом.

Ее глаза цвета темного золота словно осветились невыразимой радостью, когда наконец встретились с потемневшими от гнева, как бушующее штормовое море, зелеными глазами маркизы.

– Вы видите мое раскаяние, – прошептала герцогиня. – Простите меня… я… в некотором роде похожа на вас: женщина, привыкшая подчинять себе, и если не быть понятой, то хотя бы быть услышанной. Я знаю, в чем именно мой недостаток: я чересчур горда. Но я бы совершенно не хотела, чтобы между нами, несмотря на все, что нас разделяет, оставалась какая-то недосказанность… Потому что непонятно как, но вам удалось за эти несколько дней завладеть моим сердцем, которое, однако, не так-то легко поддается соблазну…