Анжелика и дьяволица - Страница 31

– Как вы прекрасны! – почти непроизвольно прошептала она.

– Вы говорили с моим мужем. Что бы такого он мог вам сказать, что до такой степени потрясло вас?

– Да ничего… Мы говорили… – Она запнулась, затем пробормотала: – Мы… говорили о математике…

– Итак, вы продолжили математические беседы с госпожой де Модрибур? – поинтересовалась Анжелика у Пейрака. – Положительно, она чрезвычайно ученая женщина.

– Быть может, чересчур для хорошенькой женщины, – вскользь заметил граф. – Впрочем, нынче вечером мы многое узнали из ее высоконаучного и, следует признать, очень интересного сообщения о приливах. А я всего лишь поделился с нею соображениями относительно возможности поселить здесь некоторых ее подопечных.

– И что она ответила?

– Что подумает.

Прошло два дня. Они привнесли в жизнь поселения свою долю несущественных происшествий, повседневных дел, насущных проблем, более или менее желанных гостей, которые, казалось, стекаются в Голдсборо как в единственное место, где в этот напряженный период, который переживал Французский залив, можно с уверенностью обрести твердую почву под ногами и гарантированные приют и безопасность.

Анжелика попыталась разобраться в самой себе, понять, что же с ней произошло на берегу, когда она увидела, как Жоффрей смотрит на Амбруазину. Но случившееся уменьшалось, ускользало от ее сознания. Она уже не могла понять своего волнения. Да и как поверить в беду, когда Жоффрей по-прежнему здесь, подле нее, проводит с ней ночи и, как ей кажется, никогда еще не проявлял такой пылкости.

В их любви все было прозрачно, если каждый из них и скрывал, возможно, какую-то тайную заботу, то это лишь умножало силу чувства, бросавшего супругов в объятия друг друга, поскольку наедине с собой каждый осознавал, что не имеет лучшего прибежища, чем их взаимная любовь.

– Как я счастлив! – нежно шептал Жоффрей Анжелике. – С тобой я возношусь на вершину блаженства.

Он больше не заговаривал об отъезде. Однако она знала, что в любой момент он будет вынужден принять решение поднять якоря. И это придавало отведенным им часам еще большую ценность и страстность. Анжелика благословляла ночь, покровительницу влюбленных. Ночь! Она источник человеческого счастья и несчастья.

На следующий день после собрания на взморье в порт Голдсборо, чтобы пополнить запасы пресной воды, вошло небольшое рыбацкое судно из Сен-Мало. Заодно на берег был высажен элегантный священник, досадливо подбиравший сутану, чтобы не замочить ее в прибрежных лужицах.

– Да это же мой сульпицианец! – воскликнул Вильдавре, издали заметив его. – Выходит, и вы, дружище, сбежали из Джемсега, от всех этих неотесанных акадских дворянчиков и зануды Карлона! И правильно сделали. Здесь, по крайней мере, можно повеселиться и хорошо поесть. Эта госпожа Каррер настоящая искусница. Охотно нанял бы ее к себе в кухарки, не будь она гугеноткой, но вы же понимаете… Я со своими чудачествами у нас в Квебеке… Еще не хватало мне привезти туда кухарку-гугенотку. Мое судно все еще на месте? Не разграблено? Ах, только не говорите мне, что им завладели англичане!

Священник господин Дажнэ этого не сказал. Англичане действительно по-прежнему сидели в засаде в устье реки, ожидая, когда зверю наскучит и он попытается выбраться из норы. Сульпицианцу надоело, и он отправился – поначалу лесом, а затем морем – за губернатором, к которому был прикреплен как личный духовник.

– И все же лучше бы вы остались следить за моим багажом, – упрекнул его Вильдавре. – Хотя в глубине души я вас понимаю. В Голдсборо определенно приятнее, чем в Джемсеге, где питаются одним вареным маисом и дичью. Не пугайтесь. Здесь полно гугенотов и англичан, но они очень милые. Вот увидите. И прелестные женщины…

Затем на корабле водоизмещением в сто сорок тонн, предоставленном компанией судовладельцев Акадии хозяину Пор-Руаяля, прибыл отец Турнель. Он появился неожиданно, посланный своей госпожой, обеспокоенной тем, что ее супруг не возвращается. Посланника госпожи де Ла Рош-Позей сопровождал юный акадский дворянин с мыса Сэйбл, Юбер д’Арпантиньи.

Пейрак предложил ему:

– Помогите мне навести страх на англичан в устье реки Святого Джона.

– Что я получу взамен?

– Снисходительность управителя Карлона, который уже готов сдаться им.

Юбер д’Арпантиньи отправился совещаться со своим интендантом Полом Ренаром и микмаками. Впрочем, не потому ли он прибыл в Голдсборо, что его привлекла сгустившаяся здесь, в единственном месте, откуда можно начать боевые действия с моря, атмосфера подготовки к сражению? На чью сторону встать и какова цель войны? Определить это нелегко, однако всегда есть надежда захватить несколько судов или разграбить форт, что на некоторое время дало бы возможность продержаться бедным сеньориям, разбросанным на побережье французской Акадии.

В эти дни жизнь приобрела чересчур торопливый и насыщенный темп, стала напряженной, словно сжатая пружина, и лихорадочной, что лишь подчеркивали яркие и сочные краски окружающей природы. Стоявшая в те два дня неизменно прекрасная погода придавала морю ослепительно-синий, почти невыносимый оттенок. Казалось, ветерок неустанно пролетает по небесной эмали, чтобы оживить и придать ее лазури безупречное сияние.

Цвел кипрей… Его продолговатые лиловые, розовые и алые грозди тянулись вверх из каждой расщелины. Самая неприметная освещенная солнцем балка отливала фиолетовым, точно сутана епископа, малейшее углубление в скалах внезапно украшалось полыхающей на ветру пурпурной бахромой.

Кипрей – растение с собранным в гроздь соцветием, на длинном и гибком стебле, с узкими, словно наконечник копья, голубовато-зелеными листьями. Он появляется на каменистых и теплых лесных опушках, а затем сомкнутыми рядами захватывает все попадающиеся на его пути овраги и долы.

Пышное цветение кипрея в самый разгар лета добавляло природе роскошные краски. Однако море бушевало, заваливая побережье клочьями белоснежной пены. Немолчно громыхали волны, бьющие тараном по розовым и голубым скалам и утесам. Их рев глухо раздавался окрест, вызывая у людей легкую дрожь и смутную тревогу, но и необоримую жажду жить и участвовать во всем происходящем с удесятеренной страстью.

Да, в воздухе веяло войной и любовью. Ощущалось стремление торопливо копать, строить, валить деревья, корчевать пни, непрестанно расширять жизненное пространство, извлекать пользу и выгоду из уже имеющегося. А еще создавать новые семьи, давать им кров, окружать дома садами, а сады – оградами, прокладывать новые тропы, новые дороги, возвести церковь для вновь прибывших, чтобы зародились прочные духовные узы. И основать форты по всем направлениям, насколько хватает глаз, чтобы навсегда защитить эти места от разрушения.

Никто не знал, какой порыв заставляет обитателей Голдсборо – гугенотов и новых поселенцев – под нажимом Пейрака и Колена Патюреля доказывать самим себе, что они способны выжить вопреки их отличию от других, а возможно, именно благодаря ему, а также что Новой Америке необходимо их необычное присутствие.

То, как стремились сюда пуритане и католики, охотники-следопыты и пираты, индейцы и акадцы, доказывало, что, каковы бы ни были точки зрения, симпатии и амбиции тех и других, этот независимый, богатый, хорошо защищенный порт с оживленным товарооборотом представлял уже для всех активно действующий торговый узел. Именно в таком настоятельно нуждались западные регионы Северной Америки.

Подхваченная этим потоком, преодолевающим крутые пороги и набирающим все большую силу, так что требовалось сплотиться и преодолеть себя, укреплять душу и дух, чтобы достичь цели, Анжелика откладывала на потом… что именно? Она и сама не знала… потребность разобраться в самой себе, понять причину своей тревоги, своего беспокойства. Ей было не до пустяков.

Какой-то голос подсказывал ей, что надо жить как ни в чем не бывало. И хотя они с Жоффреем не делились своими соображениями на этот счет, Анжелика знала, что он поступает так же.