Анжелика и дьяволица - Страница 28

– А притяжение? Что такое притяжение? – поинтересовался квартирмейстер Ванно.

– Случалось ли вам видеть, как магнит собирает иголки? – ответила госпожа де Модрибур. – В определенные часы Луна так же воздействует на нас.

Каждый оценил простоту образа, и снова воцарилось удивленное молчание, но на сей раз не столь неодобрительное.

Многие отвели глаза и посмотрели вверх. А Вильдавре как раз разглядел бледный серп луны на фоне перламутрового неба, с приближением вечера постепенно приобретающего золотистый оттенок.

– Так вот, шельма, что ты с нами вытворяешь! – воскликнул он. – Верно, Бержерак, ученый, что слагал стишки и прокалывал шпагой всех, кто насмехался над его чересчур длинным носом, еще в прошлом веке говорил что-то подобное. Но я думал, что этот гасконец безумен, как все гасконцы, – продолжал весельчак, подхватывая под руки де Пейрака и Сен-Кастина. – А теперь мне хотелось бы понять, почему в определенные часы, впрочем разные, эта шутница притягивает нас, а в другие – оставляет в покое.

Жоффрей де Пейрак учтиво поклонился Амбруазине де Модрибур:

– Вам начинать, сударыня…

– Вы, граф, могли бы объяснить не хуже моего, – с некоторым кокетством возразила она. – Уж не испытание ли это?

Он отрицательно покачал головой. Его темный внимательный взгляд задержался на лице герцогини.

И тут Анжелика испытала необъяснимое, почти физическое страдание, как если бы чья-то грубая и безжалостная рука внезапно сжала ее сердце.

Эта идущая из какого-то невидимого источника потаенная глубокая боль испугала Анжелику. Ей потребовалось некоторое время, чтобы определить источник этой боли. Взгляд Пейрака. Тут она поняла. Взгляд, которым он смотрел на герцогиню, принадлежал только ей, Анжелике, его возлюбленной, его жене.

А сейчас ее супруг обратил его на лицо молодой женщины, которое в перламутровом свете сгущающихся сумерек приобретало прозрачность алебастра, на это лицо, где в огромных темных глазах плясало пламя живого ума. Жоффрей едва заметно улыбался, но никто не мог бы сказать, о чем он думает.

– Испытание? О нет, сударыня! – возразил он. – Я и без того слишком часто всхожу на кафедру. Мне доставило бы удовольствие на несколько мгновений стать вашим учеником.

Она разразилась почти детским смехом и резко тряхнула головой в знак протеста, от чего рассыпались по плечам ее роскошные черные волосы.

– Глупости! Я уверена, что ВАС мне нечему учить.

– А вот я убежден в обратном.

«Да они флиртуют», – в ужасе призналась себе Анжелика. Какой-то страх пригвоздил ее к месту, а они продолжали беседовать у нее на глазах, и издали, как в кошмарном сне, она различала их голоса: глухой, принадлежавший мужу, и другой, воркующий, завораживающий, – голосок Амбруазины, ее горловой смех.

– Граф, вы расставляете мне ловушки!.. Ведь не станете же вы, прославленный ученый, утверждать, будто не знаете, по какой причине прилив происходит не точно в тот час, когда Луна находится в зените, но с некоторым временным сдвигом?..

– К несчастью, именно так. Мне пока не удалось математически обосновать причину сего феномена.

– Вы надо мной насмехаетесь.

– Нет! Скорее вы вправе посмеяться надо мной… Но это столь мелкое унижение… Нетрудно простить себе незнание, когда обладаешь привилегией поступить в обучение к столь прекрасной женщине… Итак, послушаем ученого магистра…

– Постойте! Подождите! – закричал Вильдавре. – Я тоже хочу понять! Начнем сначала. Каким образом лунное притяжение, если допустить, что таковое имеется, может вызывать приливы?.. Слушай внимательно, Александр!

– Я все это и так знаю, – обиженно проворчал молодой человек.

Амбруазина тотчас повернулась к подростку с вопрошающим и одновременно властным выражением лица. У того достало ума пойти на попятную:

– Я хочу сказать, что в Квебеке мне об этом уже рассказывал отец де Мобеж. Но я не прислушивался.

– Отец де Мобеж? – Казалось, Амбруазина заинтересовалась. – Он ведь бывал в Китае и содействовал основанию обсерватории в Пекине, не так ли? Мне не терпится побеседовать с ним!

– Так что с Луной? – настаивал Вильдавре.

– Сейчас узнаете, маркиз. Если желаете, можете задавать мне вопросы. – На сей раз она обращалась непосредственно к губернатору Акадии.

– Итак, – наставительно начал он. – Э-э-э… если Луна, как вы говорите, оказывает влияние на весь земной шар в приблизительно равных пропорциях, как может случиться, что в каких-то местах приливы незначительны, а в других – огромны?

– Тонкое замечание. Действительно, об этом велись долгие споры. В наши дни пришли к выводу, что подобная разница в силе приливов вызвана неодинаковой в разных морях вязкостью воды. Так, например, Средиземное море – внутреннее, а потому очень соленое, и притяжение Луны не может создать кривизны, достаточной для того, чтобы уравновесить вязкость поверхности. Напротив…

– Что вы называете вязкостью поверхности? – поинтересовался кто-то.

– Плотность того, что составляет «кожу» моря.

– «Кожу» моря! – прыснул Вильдавре.

– Да-да, друг мой!

Анжелика пришла в себя. С тех пор как маркиз включился в разговор и он перестал быть диалогом между графом де Пейраком и герцогиней, Анжелика почувствовала себя лучше, внезапно нахлынувшая дурнота прошла.

Щеки вдруг загорелись, и графиня поняла, что несколько секунд, должно быть, была бледна как смерть. Слова по-прежнему гудели в ушах, она заставила себя прислушаться и понять их смысл, силясь осознать, что же произошло.

«Что это было? Да ничего! Что на меня вдруг нашло?.. Ничего не случилось. Все в порядке, все как обычно…»

Анжелика слушала голос Амбруазины де Модрибур, которая очень доходчиво объясняла, что, если выстрелить по поверхности моря, пуля рикошетом от нее отскочит. А значит, благодаря своей «коже» море оказывает сопротивление любому проникновению. «Кожа» внутреннего моря, каким является, например, Средиземное, неизбежно стягивается, становится очень плотной и таким образом сопротивляется притяжению ночного светила. Напротив, чем больше поверхность, тем больше она растягивается, как здесь, во Французском заливе, или в бретонской бухте Мон-Сен-Мишель, где встречаются две оконечности безбрежного океана. И тем охотнее море покоряется притягательной силе Луны.

– Кроме того, в обоих этих местах географам удалось обнаружить наличие ледниковой платформы, о которой мы только что говорили, что, вкупе с небольшой глубиной, является дополнительной причиной крайнего утончения сопротивляющейся поверхности воды. Вот почему в наших краях Луна может играть с нею, как с легкой вуалью, покорной всем ее капризам. Скажите, граф, не слишком ли далеки мои объяснения от научной строгости?

– Они точны и доступны всем, – признал Пейрак.

И несколько раз одобрительно кивнул.

Вне себя от радости, Амбруазина бросила на него пылкий взгляд. Губы ее приоткрылись, обнажив ряд блестящих прекрасных зубов.

– Все это представляется логичным, – согласился губернатор, – но удалось ли кому-нибудь установить, в какой момент, помимо наших сновидений, оказывает на нас влияние нежная Феба?

– Самое сильное влияние она оказывает, когда находится между Землей и Солнцем…

– А почему происходят два прилива? – с жаром вмешался квартирмейстер.

Стоило герцогине заговорить о науке, голос ее приобретал особую силу и звучность. Она рассказала, что при том и другом приливе Луна меняет свое местоположение по отношению к Солнцу. Когда она находится в квадратуре, то есть под прямым углом к Солнцу, два полюса притяжения противодействуют между собой, и притяжение, а вместе с ним и прилив, ослабевает. Это явление называется квадратурным или малым приливом с половинной амплитудой. Не следует путать его с отливом, как это частенько делают люди, несведущие в морской терминологии.

– А что происходит во время отлива?

– Луна отдаляется, притяжение ослабевает, и поднявшаяся вода просто отступает.

– От ваших рассказов у меня голова кругом идет, – скептически заметил Вильдавре. – Это ведь как на качелях, верно?