Антоний и Клеопатра - Страница 37

Меценат улыбнулся.

– Ты рассказываешь за меня мою историю.

– Прошу прощения, Меценат. Продолжай, пожалуйста.

– Цезарь Октавиан не может освободить Италию от разбоя Секста без помощи. Он много раз просил помощи у Марка Антония, но Марк Антония то ли глухой, то ли неграмотный, ибо он не отвечал на письма. Затем началась внутренняя война – война, которая никоим образом не была спровоцирована Цезарем Октавианом. Он считает, что истинным инициатором поднятого Луцием Антонием мятежа – именно так все представлялось нам в Риме – был вольноотпущенник Маний из клиентуры Фульвии. Маний убедил Фульвию, что Цезарь Октавиан, э-э-э, украл право рождения Марка Антония. Очень странное обвинение, но она в него поверила. В свою очередь она убедила Луция Антония использовать легионы, которые он вербовал от имени Марка Антония, и пойти на Рим. Я не думаю, что обязательно надо еще что-то говорить по этому поводу, разве что уверить Марка Антония, что его брат не был казнен, ему разрешили поехать в Дальнюю Испанию с полномочиями проконсула и управлять ею.

Порывшись в свитках, лежавших перед ним, Меценат нашел один и развернул.

– У меня здесь письмо, которое сын Квинта Фуфия Калена написал не Марку Антонию, как и следовало бы, а Цезарю Октавиану.

Он передал свиток Поллиону, и тот прочитал его со скоростью очень грамотного человека.

– Цезарь Октавиан был обеспокоен тем, что прочитал, ибо письмо выдавало слабость младшего Калена, который не знал, что делать. Как ветерану Дальней Галлии, Поллион, мне не надо говорить тебе, насколько непостоянны длинноволосые галлы и как быстро они распознают неуверенного губернатора. По этой причине, и только по этой, Цезарь Октавиан действовал быстро. Зная, что Марк Антоний за тысячу миль, он сам немедленно поехал в Нарбон, чтобы оставить там временного губернатора Квинта Сальвидиена. Одиннадцать легионов Калена находятся там, где и были: четыре в Нарбоне, четыре в Агединке и три в Глане. Что Цезарь Октавиан сделал неправильно, действуя таким образом? Он поступил как друг, триумвир, человек на своем месте.

Меценат вздохнул с печальным видом.

– Осмелюсь сказать, что Цезарю Октавиану можно предъявить только то, что он оказался неспособным проконтролировать Брундизий, которому было приказано позволить Марку Антонию сойти на берег вместе с легионами, сколько бы их он ни привез с собой, будь это для отдыха или для увольнения на пенсию. Брундизий бросил вызов сенату и народу Рима – все очень просто. Цезарь Октавиан надеется, что он сможет убедить Брундизий перестать сопротивляться. И это все, – заключил Меценат, приятно улыбаясь.

После этого начались переговоры, но без излишнего пыла или озлобления. Оба знали истину по любому поднятому вопросу, но оба также знали, что они должны быть верны своим хозяевам и лучшее, что они могут сделать, – это убеждать друг друга. Октавиан внимательно прочтет протокол Нервы, а если Марк Антоний не станет читать, то все равно вытянет из Нервы сведения о проведенной встрече.

Наконец, как раз перед октябрьскими нонами, Поллион решил, что с него достаточно.

– Послушай, – сказал он, – мне ясно, что после Филипп все пошло кое-как и совершенно неэффективно. Марка Антония распирало от собственной важности, и он презирал Октавиана за его поведение у Филипп. – Он обернулся к Нерве, начавшему писать. – Нерва, не смей записывать ни одного слова из того, что будет сказано дальше! Настало время говорить откровенно, а поскольку великие люди не любят откровенностей, будет лучше, если мы им ничего не скажем. Это значит, что ты не должен позволять Антонию запугивать тебя, ты слышишь? Распусти язык – и ты покойник. Я сам тебя убью, понял?

– Да! – взвизгнул Нерва, поспешно бросив перо.

– Вот это мне нравится! – усмехнулся Меценат. – Продолжай, Поллион.

– В данный момент триумвират представляется нелепостью. С чего это Антоний решил, что он сможет быть одновременно в нескольких местах? А именно так и получилось после Филипп. Он захотел иметь львиную долю всего, от провинций до легионов. И что получилось? Октавиан наследует зерновой запас и Секста Помпея, но никаких кораблей, чтобы сломить Секста, не говоря уже о транспортировке армии для захвата Сицилии. Если бы Октавиан был военным человеком, каковым он не является и не претендует на это, он знал бы, что его вольноотпущенник Гелен, пусть и обладающий даром убеждения, не сможет взять Сардинию. В основном потому, что Октавиан не имеет в достаточном количестве транспорта для перевозки войска. У него нет кораблей. Провинции были распределены самым бестолковым образом. Октавиан получает Италию, Сицилию, Сардинию, Корсику, Дальнюю и Ближнюю Испании. А Антоний получает весь Восток, но этого ему недостаточно. И он забирает все Галлии, а также Иллирию. Почему? Потому что галлы составляют большую часть легионов все еще под римскими орлами и не думают демобилизоваться. Я очень хорошо знаю Марка Антония. Он хороший человек, храбрый и щедрый. Когда он на пике формы, не найти человека более способного и умного. Но он также и обжора, который никак не может унять свой аппетит, и ему все равно, что жрать. Парфяне и Квинт Лабиен буйствуют по всей Азии и в большей части Анатолии. А мы сидим здесь, вне стен Брундизия.

Поллион повел плечами, разминая их.

– Наша обязанность, Меценат, выправить положение. Как мы это сделаем? Проведем черту между Западом и Востоком и по одну сторону поставим Октавиана, по другую – Антония. Лепид может взять Африку, это само собой разумеется. У него там десять легионов, он будет в безопасности. Можешь не доказывать мне, я и сам знаю, что у Октавиана самая тяжелая задача, потому что ему досталась Италия, обедневшая, измученная, голодная. Ни у кого из наших с тобой хозяев нет денег. Рим близок к банкротству, а Восток так истощен, что не может платить серьезную дань. Тем не менее Антоний не может вечно тянуть одеяло на себя, и он должен понять это. Я предлагаю дать Октавиану возможность получить лучший доход, управляя всем Западом: Дальней Испанией, Ближней Испанией, Дальней Галлией и всеми ее районами, Италийской Галлией и Иллирией. Река Дрина будет естественной границей между Западом и Востоком. Разумеется, Антоний сможет вербовать войско в Италии и Италийской Галлии, как и Октавиан. Кстати, Италийская Галлия должна стать частью Италии во всех отношениях.

– Молодец, Поллион! – воскликнул Меценат, искренне улыбаясь. – Я бы не смог так хорошо сказать, как это сделал ты. – Он притворно вздрогнул. – Прежде всего, я не посмел бы так говорить об Антонии. Да, друг мой, ты очень хорошо сказал, это правда! Теперь нам остается убедить Антония согласиться. Со стороны Цезаря Октавиана я не предвижу никаких возражений. У него был ужасный период, и, конечно, путешествие из Рима вызвало приступ астмы.

Поллион очень удивился.

– Астмы?

– Да, он может умереть от нее. Поэтому он спрятался в болотах у Филипп. В воздухе было так много пыли и соломенной трухи!

– Понимаю, – медленно проговорил Поллион. – Понимаю.

– Это его секрет, Поллион.

– Антоний знает?

– Конечно. Они же родственники, он всегда это знал.

– А что Октавиан думает о возможности возвратить домой ссыльных?

– Он не будет возражать. – Меценат сделал вид, будто что-то обдумывает, потом снова заговорил: – Тебе следует знать, что Октавиан никогда не будет воевать с Антонием, но я сомневаюсь, сможешь ли ты убедить в этом Антония. Больше никаких гражданских войн. Это его принцип, Поллион. Поэтому мы здесь. Несмотря ни на какие провокации, он не пойдет войной на римлянина. Его путь – дипломатия, совещательный стол, переговоры.

– Я не знал, что он придерживается такой политики.

– Придерживается, Поллион, придерживается.

Чтобы убедить Антония принять условия, которые Поллион обрисовал Меценату, пришлось выдержать целый рыночный интервал разглагольствований, битья кулаком по стене, неистовств и воплей. Потом Антоний стал успокаиваться. Гнев его был столь опустошительным, что даже такой сильный человек, как Антоний, не мог поддерживать подобный уровень энергии больше восьми дней. От ярости он перешел к депрессии, потом к отчаянию. В тот момент, когда он достиг самого дна, Поллион нанес удар: сейчас или никогда. Человек вроде Мецената не сумел бы справиться с Антонием, но солдат Поллион, уважаемый и любимый Антонием, точно знал, что надо делать. Кроме того, в Риме у него были сторонники, которые при необходимости усилят его критику.