Антология советского детектива-45. Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Страница 1422

– Наши, – упрямо повторил Козловский и пошел искать Унгерна.

Тот в одиночестве, без офицеров, как в последнее время бывало всё чаще, сидел возле костра, на котором Безродный жарил шашлык. С его запястья свисали буддийские четки из ста восьми костяных зерен.

– Мы, что ли, в каждом улусе будем устраивать этот спектакль? – присаживаясь рядом, спросил Козловский. – Простите, Роман Федорович, но мои люди спрашивают: на вас, может, уже и креста нет? Что мне им отвечать?

– Крест есть, – на удивление мирно сказал Унгерн. – Учение Будды не противоречит Евангелию.

Безродный начал переворачивать шомполы с нанизанными на них кусками баранины. Стекающий жир переливчато защебетал на углях.

Козловский потряс головой, отгоняя наваждение.

– Ч-черт! Оглянуться тянет, не синички ли попискивают. В сирени где-нибудь.

– Понимаю, – покивал Унгерн. – Я как в лес войду, сразу грибы начинаю высматривать. И ведь знаю, что нет их здесь, порядочных, а все равно ищу.

Подобных признаний от него давно никто не слыхал. Козловский решил воспользоваться его настроением и вернулся к прерванному ночью разговору:

– У многих офицеров семьи остались на востоке. Все надеются, что вы поведете дивизию в Маньчжурию.

– Нет, – ответил Унгерн. – Мы возвращаемся в Халху.

– Зачем? Все равно Ургу скоро займут красные, мы не в силах им помешать.

– Я не говорил, что собираюсь идти в Ургу. Мы двинемся на запад, в район Кобдо.

– А потом куда?

– В Тибет.

– Через Гоби? – ужаснулся Козловский.

– Как же еще?

– Это верная смерть! Осенью Гоби непроходима.

– Дождемся зимы. Корма для лошадей там есть, нам хватит, если двигаться небольшими отрядами, а воду зимой вполне заменяет снег… Я послал письмо Далай-ламе, он примет нас на службу. В нужное время вернемся, тогда посмотрим, чья возьмет.

– Офицеры и казаки не пойдут с вами в Тибет, – дерзко сказал Козловский. – Будет бунт.

– Угрожаете?

– Упаси бог! Просто никто не поверит, что можно пройти Гоби и начать всё сначала. Красные уже не те, что были в восемнадцатом году.

– За три года, – возразил Унгерн, – они не научились воевать. Если бы под Троицкосавском я окружил их так же, как они меня, ни один не ушел бы. А в следующем походе со мной будет сто тысяч тибетцев и монголов.

– Откуда они возьмутся?

– Саган-Убугун поможет мне. Видали, какой ба-тор пришел к нам вчера в Хара-Шулуне? Между прочим, из дезертиров. Через год-два у меня будет целое войско таких, как он. В Священном Писании где-то говорится, что в конце времен желтая раса двинется на белую и осилит.

– В Библии? – усомнился Козловский. – Про желтую расу?

– Да, только мне не могли найти это место. А последние времена не за горами. Поглядите вокруг – брат пошел на брата, сын на отца, все голодают, все забыли правду. Говорят, зимой на Богдоуле видели черного зайца. Знаете, что из этого следует?

– Нет.

– Каждую тысячу лет в заячьей шкурке чернеет один волосок. Когда почернеют все, начнется война буддистов с неверными, потом наступит всемирное царство будды Майдари. Это буддийский мессия, владыка будущего. Если вы внимательно прочли мой последний приказ по дивизии, помните, наверное, под конец я там вставил из пророка Даниила – про смутные времена, и что в конце их восстанет Михаил, князь великий. Все думают, это относится к великому князю Михаилу Александровичу. Он будто бы не был убит в Перми, а бежал то ли в Англию, то ли в Китай и вот-вот объявится.

– Вы сами разве в это не верите?

– Раньше верил, да. Теперь – нет. Мне открылось, что Михаил, о котором предречено в Писании, и есть Майдари. Библия и буддийские книги свидетельствуют об одном и том же. Что касается тысяча триста тридцать пятого дня с прекращения ежедневной жертвы, мы просто неправильно считали. Считать нужно с закрытия церквей в прошлом году. К этому сроку я выйду из Лхасы, верну Монголию, вторгнусь в Китай и посажу на престол императора Пу И. Вместе с его армией мы двинемся в Сибирь, после – в Россию, в Европу. Желтая раса победит, всюду будет буддизм, буддизм, буддизм.

Козловский слушал, понимая, что его жизнь принадлежит безумцу. Нужно было срочно что-то предпринимать.

– Роман Федорович, – сказал он, бесстрашно глядя в его белесые стеклянные глаза маньяка, – в будущей войне я не смогу сражаться рядом с вами, этого не позволяет моя честь.

– Почему?

– Я русский человек и буду воевать на стороне белой расы.

На углях дотлевала какая-то брошенная туда Безродным кошачья травка. Она призвана была напоить шашлык своим ароматом. Вдыхая ее запах, перебирая четки, Унгерн кивнул.

– Хорошо, я вас отпускаю. Езжайте к жене.

Козловский затаил дыхание. Невозможно было поверить, что он с такой легкостью добился того, о чем мечтали все, но никто не смел даже заикнуться об этом. Дезертиров казнили с большей жестокостью, чем пленных комиссаров.

– Езжайте, – повторил Унгерн. – Я ценю смелых людей… Только верните карту.

У Козловского сжалось сердце: добраться до китайской границы без карты было едва ли не труднее, чем пройти через Гоби в Тибет, но через десять минут, уже с карабином за спиной и набитыми вьюками он подъехал к затухающему костру, спешился, достал из полевой сумки и отдал Унгерну самую точную из имевшихся на сегодняшний день карт Монголии – десятиверстку, начерченную мелиоратором Лисовским. В ургинской литографии ее размножили всего в трех экземлярах. Унгерн хотел свести к минимуму риск, что карта попадет к красным. Сам он ориентироваться по ней не умел, прибегал к услугам опытных в штабном деле офицеров. Козловский был одним из них, но скопировать карту раньше не посмел, чтобы не нашли копию и не обвинили в подготовке к побегу, а сейчас побоялся тратить на это время – барон в любой момент мог передумать.

Вынимая карту, он нечаянно выронил на землю лежавшее вместе с ней павлинье перо, которое после взятия Урги получил от Богдо-гэгена заодно с титулом ван, званием «Истинно усердный» и правом иметь коричневые поводья на лошади. Перо было не с тремя, как у барона, а с двумя очками. Область невидимого Козловскому не подчинялась.

Найдан-Доржи, сидевший рядом с Унгерном, поднял перо, начал бережно расправлять измочаленный стебель, разглаживать спутанные волокна. Видно было, что знак его сана Козловский хранил без должного почтения.

– Можешь воткнуть себе в зад, – шепнул он Найдан-Доржи, но так, чтобы Унгерн не услышал.

Застегивая сумку, с изумлением увидел, что Безродный подает ему шомпол с готовым шашлыком. Без приказа барона ему бы это в голову не пришло.

– Берите, берите, – улыбнулся Унгерн.

Он, казалось, наслаждался собственным милосердием, в чем тоже сквозило безумие.

Козловский принял дар и взялся за поводья, но Унгерн остановил его.

– Подождите! Если доберетесь до Харбина, попрошу вас молчать об этом…

Он выразительно потеребил шнурок висевшего у него на груди амулета.

– Как скажете… Прощайте, Роман Федорович! Благодарю за всё, не поминайте лихом.

Козловский шагом отъехал от костра и почти сразу пожалел, что ответил так, а не иначе, не показал, что прекрасно всё понимает и на него можно положиться. Обращенная к нему просьба требовала совсем других слов, он уже знал, каких именно, однако возвращаться, чтобы их произнести, было глупо, да и Унгерну это бы не понравилось. Козловский постарался забыть о своем промахе и пустил коня рысью.

Когда он скрылся за стеной последнего зимника, Унгерн сделал знак Безродному. Через пару минут, сопровождаемый тремя чахарами, любимый ординарец проскакал в том же направлении. Стук копыт стих, затем треснул вдали одинокий выстрел.

С Больжи я познакомился летом, а в сентябре, уже с места постоянной дислокации нашего полка, меня послали в командировку в Улан-Удэ. Привезенный из Хара-Шулуна амулет лежал в чемодане под моей койкой в офицерской гостинице, я всё реже любовался им, но, укладывая в дорогу портфель, прихватил с собой, чтобы показать кому-нибудь из понимающих людей.