Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Страница 673
— Кого-то из них узнаете? — повторил вопрос Осокин.
Ахрещук посмотрел фотографии еще, взглянул на Осокина и, помаргивая глазками, спросил:
— Он живой или мертвый, тот, кто вам нужен?
— Вопросы здесь я задаю, заключенный Ахрещук! Предупреждаю! Какое это имеет для вас значение? Вы кого-то узнали?
Но Ахрещук явно не спешил с ответом, чего-то боялся. Тогда на помощь Осокину опять пришел лагерный дежурный.
— Голубок, я же предупреждал, не крути.
Только после этого Ахрещук, как бы оправдываясь, заявил:
— У вас, гражданин начальник, интерес свой, а у нас за такое могут и прибить. Хорошо, скажу. То Зяпин Федор, цугвахман.
Итак, первый шаг был сделан. Осокин это занес в протокол опознания личности Зяпина, дал подписать его присутствующим и отпустил понятых. Теперь оставалось только все отразить и в протоколе допроса Ахрещука, но чтобы подтолкнуть как-то его к откровенности, сказал:
— Не стану скрывать. Он арестован. Вам уже не страшен…
— Правда ваша, — ожил Ахрещук, — да только я его боюсь даже и теперь. Был он на расправу короток, лютовал иной раз так, что не приведи господь. Еще и хитер как лис… Когда замели меня, то об этом Федоре разговор с чекистами тоже был. Только я след этого Зяпина потерял давным-давно…
Осокин дал Ахрещуку свободно выговориться, не прерывал, а тот пустился в воспоминания о еще не забытом прошлом, когда согласился в своих Журавичах стать полицаем. И выходило так, что Зяпин объявился у них значительно позднее, перед зимой сорок первого.
— Сам-то он из каких мест?
— Ненашенский, большего не знаю.
Для Осокина особый интерес представляло и то, что Ахрещук также припомнил: Зяпин за свое особое усердие перед фашистами, оказывается, даже выслужил немецкую медаль. Еще Осокин узнал, что и над Зяпиным был начальник, кому подчинялась вся их вахманская команда, некий Фогт, группенвахман.
— Немец?
— Фольксдойч, из тех немцев, что до войны проживали в Союзе. Прозвали его заглазно «Скулан», за его круглую, как сыр, рожу. Уж больно была она скуластая…
Вот и новый поворот в доле! От неожиданности Осокин даже привстал. Несомненно, это и был тот самый дружок Зяпина, что сбежал из Ашхабада и наведался к нему в Сорочинку. Сразу припомнились и разговор с участковым Егорушкой, обозначившим незнакомца такой же приметой, и встреча с Жердевым, который тоже назвал того дружка коменданта скуластым.
Ахрещук между тем продолжил:
— При нем Зяпин шестерил. Что тот прикажет, то я сотворял, не задумываясь.
— Ну а что вам известно про Акима Петровича Охрименко? — переменил тему Осокин. — Такого человека вы знали?
— Кто же не знал его? В деревне Ренидовщина он в председателях колхоза проходил не один год, а при немцах в лес подался и шибко партизанил. Да только каратели все же заловили его и со всем его семейством повесили, не пощадили ни старого, ни малого.
— А про его сына — Прохора, лейтенанта, слышали?
— Так он еще до войны на военную службу ушел. Слух имелся, будто бы год спустя, как его родных изничтожили, он в наших краях объявился… Гонялись за ним…
— Если гонялись, какой же это слух? Наверное, действительно объявился?
— Не видел, а в облаву ходил…
— Немцы поймали его?
Ахрещук помаргивал глазками.
— Всякое тогда болтали… Война же шла, гражданин следователь! Кому что надо, тот и говорил. Слух шел, что поймали, а немцы и после его разыскивали. Вот и угадай, где правда? Зяпин, так тот не раз нам говорил, что Прохор Охрименко между пальцами утек…
Еще одна неожиданность. Осокин убеждался, как важно один и тот же эпизод рассматривать с разных позиций. Ларион Евсеевич похоронил Прохора, тут ошибки быть не могло. Для чего же Зяпину понадобилось изображать его живым, да еще и ускользнувшим от немцев? Не готовился ли Зяпин уже тогда взять себе имя Охр именно? Не озаботился ли он уже в сорок третьем подстелить себе соломку, чтобы мягче падать? Август сорок третьего года… Позади уже разгром немецких войск под Курском и Белгородом. Всяким там вахманам и полицаям настало время задуматься и о своей судьбе.
— Что стало с вашей командой, когда фронт придвинулся к вам вплотную?
Ахрещук на минуту задумался, как бы углубившись в прошлое.
— Все мы подались в Новый Буг. Про такой город слыхали?
— С географией знаком, — сдержанно сказал Осокин.
— Там большие немецкие склады и лагерь военнопленных был. Им охрана требовалась. Вот мы и охраняли. То уже случилось в сорок четвертом. То ли зимой, то ли к весне ближе. А в тот год зима и весна воедино сошлись, каждодневно без передыху дожди полосовали. Грязища! Упаси боже! У нас в Белоруссии кругом песок, а там земля черная, раскисала на лопату глубиной. На дорогах увязали даже танки. Вот тогда все и началось. Немцы меж собой сказывали, будто Красная Армия от Нового Буга еще стоит на сто верст. Вдруг все прахом пошло. Самый наиважнейший ихний генерал едва до своего самолета добрался. Закружились, заметались все. Обложили их со всех сторон. Потом немцы решились идти на прорыв… Не знаю, ушел ли кто. И ночь, и день их свинцом успокаивали, танками давили, в землю вбивали…
— Вам что, Ахрещук, это в досаду? — не удержался Осокин.
— Молодой еще, гражданин следователь, чтобы все понять… Я говорю как было. Сначала они наших, а потом наши их…
— Не твои эти наши! — сердито вставил свое слово конвоир, все это время в терпеливом ожидании молча сидевший у двери.
— Нет уж! — возразил Ахрещук. — Коли суд мне сохранил жизнь, стало быть, и мои. За все, что содеял против своих, несу наказание… Гражданин следователь, разве я не прав?
— Не совсем. Своей вины вы еще полностью не искупили. Лучше скажите вот что: этот ваш Скулан и Зяпин от немцев сбежали вместе?
— То неведомо мне.
— А как вы сами выбрались?
— Со мной все получилось просто. В общей суматохе затеряться было легко. Отсиделся в лесу, а после сам и повинился.
Когда Ахрещука увели, у Осокина еще долго не пропадало такое ощущение, будто тот своей жалкой болтовней ничего другого, кроме чувства еле сдерживаемого презрения, вызвать к себе не смог.
Встреча Осокина со вторым бывшим вахманом из тех, кто должен был знать Зяпина, состоялась через день, но уже за высокой оградой другой исправительно-трудовой колонии. Этого типа звали Иваном Михайличенко, и можно было ничуть не сомневаться в том, что 12 лет лишения свободы, которые отбывал он, вполне им заслужены.
Он был совершенно лыс и в то же время донельзя волосат.
Волосы пучками гнездились у него в ушах и носу, выпирали кольцами из-под ворота рубашки. Не человек, а почти обезьяна. К еще большему удивлению Осокина, Михайличенко, перешагнув за порог кабинета, вдруг завопил визгливым дискантом, совершенно не подходящим к его звероватой внешности:
— Опять на допрос! Сколько можно издеваться над человеком! Дайте спокойно отсидеть свой срок!
— Чего разошелся-то? — прервал эти его вопли конвоир. — Сам же во всем и виноват.
— Виноват, да не по своей воле.
— Не мели, здесь дураков нет, — урезонил его тот. — Лучше погляди на картинки, что привез к тебе следователь. Может, кого и опознаешь?
— Это дело другое, — сразу присмирев’, произнес вполне нормальным тоном Михайличенко и, не скрывая своей заинтересованности, с готовностью направился прямо к столу, где Осокин в присутствии новых понятых уже разложил привезенные фотокарточки, в том числе и фотографию Зяпина.
— Вам из них кто-либо был известен?
Однако беглого взгляда оказалось вполне достаточно, чтобы Михайличенко тут же ткнул в карточку Федора Зяпина и назвал его. Подтвердил он и их совместное пребывание в команде вахманов. Но дальше не пошел. Впрочем, и того Осокину было уже вполне достаточно.
В той же исправительной колонии для процедуры опознания Федора Зяпина к Осокину в кабинет завели еще одного бывшего вахмана с нерусской фамилией Пельц. Когда он тоже узнал об аресте Зяпина, то очень развеселился и на допросе охотно рассказал: