Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Страница 653

В буфете выяснить ничего не удалось. Буфетчица с утра уехала за товаром, буфет был закрыт. Продавец магазина показал, что в день происшествия Охрименко ничего не покупал.

Осложнилось дело и с показаниями свидетелей при определении промежутка между первыми двумя и третьим выстрелом. Обычная история при установлении времени на допросах. Одним казалось, что прошло более минуты, другие вообще не уловили разрыва во времени.

Осокин опять в колебаниях. Докладывать прокурору? Что докладывать? Материал, который лежал на поверхности без каких-либо выводов? Из допроса Охрименко ничего не получалось, он не добился и намека на признание. Не обязательно признание, так хотя бы иметь точное истолкование не только мотивов его действий, но и объяснение этих действий. Осокин решил еще раз допросить Охрименко, а для этого сегодня же надо было побывать в Озерницке и получить у Лотинцева фотографию убитой. Быть может, фотография подействует на Охрименко и побудит его заговорить?

В Озерницк попал к вечеру, Лотинцева нашел на кварт тире. Встретил он Осокина приветливо, но не удержался от привычки понасмешничать.

— Шерлок Холмсу привет! Рад видеть тебя в поисках и сомнениях!

— Это откуда видно, что я в сомнениях? — спросил Осокин.

— Не подражай доктору Ватсону в наивных вопросах. Не было бы сомнений, ты явился бы к Русанову, а не ко мне! Но ты молодец, что не беспокоишь нашего старика раньше времени! Как твой подопечный? Жив и здоров?

— И даже бодр! — добавил Осокин. — Не верит, что убил жену!

— Даже так? Это уже становится забавным.

— Почитай!

Осокин передал Лотинцеву письмо Охрименко к жене и пояснил:

— Это он до встречи со мной отправил почтой… Я ему сказал, что он совершил, не поверил! Все отвергал.

— Или сделал вид, что не поверил! — заметил Лотин-цев. — Третью пульку нашел?

— Здесь она, третья пулька! Только не я ее нашел, а хирург извлек у него из ладони…

— Конечно, из ладони левой руки?

Лотинцев на минуту задумался, потом спросил:

— Что ты записал в протоколе насчет его одежды? Во что он был одет?

Осокин запустил руку в портфель, но Лотинцев остановил его.

— Был на нем пиджак или нет?

— Был пиджак! В кармане пиджака нашли письма… Весьма интересные письма!

— Про письма потом! Где одежда?

— В больнице…

— Фотографию я тебе дам… Сейчас возьму в лаборатории. А ты привези одежду! Есть у меня мыслишка…

Осокин вошел в палату. Охрименко лежал, вперив взгляд в потолок, увидев Осокина, резко приподнялся и скорчился от боли.

— Не надо резких движений! — посоветовал Осокин.

— Я ждал вас! — воскликнул Охрименко. — Вы правду мне сказали, что Лизавета убита?

— Это правда, Прохор Акимович! Я не имел права сказать неправду! Горькая правда! Мне показалось, что вы не поверили…

— Правильно показалось! — подтвердил Охрименко.

— Мы получили ваше письмо к Елизавете Петровне. Письмо на тот свет…

— Не убивал я ее! Не в моем это характере! Любил ее, потому и написал, что все прощаю! Писал бы я к убитой? Я еще в своем уме, хотя этак-то недолго и спятить!

Охрименко попытался встать, но, видно, боль в ране его остановила, он протянул руку к Осокину, но не дотянулся и с сердцем воскликнул:

— Вы не смеете мне врать! Не смеете обманывать!

Осокин подвинул стул к тумбочке и сел.

— Успокойтесь! Возьмите себя в руки! И запомните, что я никогда и никого не обманывал и вас ни в чем не обману! Я вам сейчас покажу…

Осокин извлек из портфеля фотографию и протянул ее Охрименко.

Охрименко схватил фотографию здоровой рукой и замер, пристально ее рассматривая.

Осокин огляделся. Только сейчас он заметил на подоконнике в кувшине букет свежих тюльпанов, на тумбочке лежала пачка болгарских сигарет. Похоже было, что кто-то навестил больного.

Охрименко положил фотографию на тумбочку и едва слышно, сдавленным голосом произнес:

— Не понимаю… Не может быть, чтобы я такое совершил!

— Я не меньше вас, Прохор Акимович, хотел бы, чтобы это было дурным сном. Совершено же! Теперь только от вас зависит точно воспроизвести все, что случилось… Попробуем все восстановить по порядку, хотя в таком деле трудно говорить о порядке…

Охрименко положил руку на фотографию и сказал:

— Если это правда, давайте попробуем!

— Вам, Прохор Акимович, известно было, когда ваша жена должна была возвратиться?

— Известно! День известен! Знал, когда поезд приходит в Рязань. Только от Рязани могла произойти неувязка. Не на всякий автобус сразу сядешь. Так что час был не очень-то известен!

— В Рязань вы не поехали ее встречать?

— Не поехал!

— Не захотели встретить ее и в Сорочинке?

— Не захотел! Я увидел ее из окна комендатуры, как она вышла из автобуса.

— Это точно! — подтвердил Осокин. — И вы не поспешили…

— Никуда я не спешил! — перебил Охрименко. — Даже и не знал в ту минуту, идти мне за ней или куда скрыться. Лучше скрылся бы! К тому же пьян был, не хотелось идти к ней выпивши. Да вот неудобно перед людьми. Один за другим спешили порадовать, что жена приехала. Пошел…

— В прошлый раз вы не захотели говорить о письмах, что пришли в ваш адрес из Сочи.

— Говорить о них и сейчас не хочу!

— О содержании писем мы и не будем с вами рассуждать.

— Вы их вскрыли, стало быть, и прочли. И я их прочел. О том довольно.

— Вы поверили тому, что сообщалось в этих письмах?

— А вы поверили бы? — спросил в ответ Охрименко и поднял глаза на Осокина. Тяжел был их свинцовый взгляд.

— Мне трудно судить об этом, Прохор Акимович! Я не женат…

— То-то и оно!

— Поверили вы письмам или не поверили, да только не взволновать они вас не могли, и повод для объяснений с женой они подавали!

— Наверное, подавали, только нелегкое это дело объясняться по такому поводу с женой. А?

— Согласен, что очень даже не легкое! Итак, ваша жена сошла с автобуса без пяти минут пять. В пять часов кончается рабочий день. Вы задержались в комендатуре минут на десять и пошли домой…

— И пришел домой! — закончил Охрименко.

— Дома вы застали жену…

— Наверное, должен был застать, но я ее не видел… Я вошел и увидел на столе огромный букет цветов… Красные, голубые, синие… Яркое что-то! Вот и сейчас они плывут передо мной радугой!

Охрименко зажмурился и встал.

— Вот они какие, цветы-то, будь они прокляты!

Охрименко сделал несколько шагов к окну, схватил букет тюльпанов и швырнул его в окно.

— Будь они прокляты! Очнулся здесь, в этой палате!

— А кто же вазу с цветами со стола на телевизор переставил?

Охрименко осторожно, явно с трудом превозмогая боль, сел на кровать.

— Телевизор? При чем здесь телевизор? Цветы стояли на столе… Хотите верьте, хотите нет, для меня теперь все едино!

Охрименко показал пальцем на лоб, а затем коснулся левого бока.

— Пусто есь, а теперь и сердце оторвалось…

— Сколько же вы выпили перед тем, как идти домой?

— Пьян я, это точно, но на своих ногах шел. Выпил… С утра пил, сначала совсем было очмалел, потом отошел малость… Жизнь опостылела, потому и выпил.

— Прохор Акимович, очень важно для установления тогдашнего вашего душевного состояния знать, сколько вы выпили… Могли бы припомнить?

— Хорошее дело плохо помнится, а любого пьянчугу спросите, сколько выпил, он вам до малости все расскажет. Утром в буфете принял сто пятьдесят. Есть не хотелось, закусил мануфактурой.

— Это как же — мануфактурой?

— А вот так! — ответил Охрименко и провел рукавом по губам. — На работе пребывать в нетрезвом виде я не любитель, ушел с фабрики и решил было подождать Елизавету на автобусной станции на шоссе. Туда доехал на автобусе, а там поблизости магазинчик. Ждать и догонять — нет скучнее занятия. Завернул в магазинчик и здесь с одним знакомцем бутылку плодоядовитого выпили.

— Знакомца назовете?