Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Страница 1

Было раннее утро. Тишина стояла ясная, хрустальная, как воздух, каким он бывает в глухой тайге в августе после ливня, прошедшего три дня назад. Вода уже подсохла, и лишь запах от полусгнивших колодин, терпкий и вязкий, устойчиво держался у земли. Деревья, даже смолистые кедры, и кустарники уже не пахли, потому что на них созрели плоды, а листья и хвоя стали суховатыми, жесткими. Наискось по склону сопки поднимался неторопливо, но споро таежник с котомкой за плечами. Одет он был в шинель с подрезанными полами, штаны из шинельного сукна, на ногах олочи из сыромятной кожи. Голени оплетены сыромятными ремешками, а из олоч торчала ула — мягкая трава, которая греет не хуже шерстяных носков.

Легко поднявшись на середину склона, человек остановился и осмотрелся.

Меж стволов высоченного, но молодого столетнего кедровника ему стала видна долина, перемежеванная полосами зарослей и леса, с распадками и полянками.

«Где-то здесь искать надобно, — подумал человек. — А не останусь ли я в дураках? Верно ли я понял Ангирчи? Не хвастался ли он, говоря о женьшене, который будто нашел еще его прадед? И вряд ли там лишь один корень… Вдруг целая Плантация?

Рано, рано размечтался, Петро Тарасович, — остановил себя таежник. — Прибыль хорошо считать, когда красненькие в руках. А ну как ошибешься?… Теперь надо смотреть в оба. Затески, хао-шу-хуа [1] — язык панцуев [2] не проглядеть. Ягоды женьшеня очень ярки — их птицы склевать могли… Листья — маралы или лоси объесть. Они великие охотники до женьшеня и прочих растений из семейства аралиевых, как говорит Наташка Протопопова. Верно, оттого в их рогах и копится особая сила, во многом похожая на женьшеневую.

Смышленая девка. Ничего не скажешь. Коли ее отец не был бы участковым инспектором, милиционером, велел бы Леньке жениться на ней. Вот ведь только не та семейка, чтоб родниться. Узнай Самсон Иванович про мои дела — по-хорошему, по-родственному он не поступит. Упекет крепче, чем чужого. Чудак человек, будто кто знает, сколько я корней нашел, а сколько сдал? Тут меня голыми руками не возьмешь. И никогда Самсону не угадать, кто сбывает в городе мои корешки. За столько-то лет не сообразил!

Но теперь — всё. Хватит! Пофартило мне… Пора и тихо пожить. Годы не те, а подыхать в тайге, как Ангирчи собирается, мне совсем не хочется. В городе в свое удовольствие поживу.

Да и надоело слышать у своего затылка дых Протопопова. Совсем на пятки наступать стал. За каждым корнем смотрит, все учитывает…

Ну, где же ты, корешок? Не зверь, не отзовется и следов не оставит… Сидит в земле, помалкивает…

Вот!»

Петро Тарасович Дзюба замер, словно мог спугнуть корень. Даже не сам корень, а затески, особые надрубки на стволах кедров, которые для настоящего таежника — замок покрепче того, что в Государственном банке. Затески свежие, прошлогодние…

Снял с плеч котомку, все так же осторожно и тихо, лишь шевельнув плечами. Сглотнул слюну — горло пересохло от волнения.

Взгляд таежника рыскал по редкой траве меж стволов. И, наконец, наткнулся на то, что искал. Удивление охватило Дзюбу. Хотя он и готовился к негаданному, но увиденное превзошло все надежды.

— Чудо… — шепотом протянул Дзюба. — Чудо…

В нескольких шагах от него, рядом с полусгнившей валежиной, вымахал едва не по грудь Петра Тарасовича толстый, в два пальца, мясистый стебель, увенчанный зонтом ярких красных ягод. Дзюба стал считать листья на стебле — по их количеству можно определить примерный возраст корня, но от удушливого алчного волнения сбился со счета.

— Старый корень — упие. [3] Ясно. Ясно, старый, еще прадедом Ангирчи найден! Ему сто — сто пятьдесят лет! — бормотал Дзюба, по-прежнему стоя на месте, будто не решаясь до конца уверовать в свою воровскую удачу: так точно все разведать! Сколько ж лет ему понадобилось, чтоб втереться в доверие Ангирчи, льстить, подлаживаться к этому старому дураку…

Дзюба постоял еще немного, дав сердцу успокоиться. Потом вытер потные от волнения ладони и, не спуская глаз с яркого красного зонтика, присел, на ощупь отыскал в котомке две костяные палочки, не длинные, с авторучку, шагнул к женьшеню. Двигался Петро Тарасович медленно, крадучись. Он все еще не обвыкся с мыслью, что корень, к которому подбирался столько лет, — вот, перед ним. Подойдя к стеблю почти вплотную, Дзюба протянул руку к плодам и погладил тугие, глянцевые, мясистые ягоды. Затем огляделся;

Ни рядом, ни поодаль стеблей женьшеня не было.

«Жаль, — подумал Дзюба. — Жаль! Одно верно: нашел я именно тот корень, о котором проговорился Ангирчи. Выходит, плантация у него в другом месте…»

Опустившись на колени, Дзюба стал осторожно отгребать от ствола женьшеня опавшие и полусгнившие прошлогодние листья, длинную темную кедровую хвою, веточки. Он делал это без спешки, тщательно и очень осторожно. Заскорузлые, крючковатые пальцы двигались удивительно ловко и плавно. Очистив метра на полтора землю вокруг стебля, Дзюба взял костяные палочки и, став на четвереньки, словно в глубоком молитвенном экстазе, движениями, легкости и точности которых мог бы позавидовать нейрохирург, начал откапывать шейку женьшеня. «Да, работы здесь хватит дня на три… Если не на неделю…»

Бывают же такие странные дни… Поначалу все вроде бы как надо, а потом вдруг пойдет наперекосяк, комом, будто кто подножку поставил. В домашних нескончаемых мелких хлопотах прошел день. Антонина Александровна, жена участкового, не успела к отлету, чтобы, как повелось, проводить и отправить пассажиров. Самого Самсона Ивановича в селе не было — ушел с инспектором из райотдела в дальний леспромхоз. В таких случаях в «аэропорту» — на выгоне, где приземлялся вертолет, дежурила либо сама Антонина Александровна, либо кто-нибудь из общественников. Чаще всего начальник «аэропорта» — Степан Евдокимович.

Никто из живущих в селе и появляющихся в нем не считал подобную щепетильную заботливость участкового и его помощников ни обременительной, ни навязчивой. Напротив, уходящие в таежные дебри считали долгом сообщить участковому и о своих намерениях, и о маршруте. Мало ли что может случиться в тайге! Не появись они в названный самими срок, участковый организует поиски, придет на помощь. Обычай этот укоренился несколько лет назад. Пропали тогда в тайге двое охотников-любителей. Ушли по чернотропу на кабанов — и сгинули.

Вечером Антонина Александровна пошла в клуб. По средам вертолет доставлял в Спас кинофильмы, и первым обычно крутили самый новый.

Статная, с косами, светлой короной уложенными на голове, жена участкового выглядела много моложе своих сорока лет.

У клуба ее окликнул Степа, или Степан Евдокимович, начальник «аэропорта».

— Что же вы решили предпринять, Антонина Александровна?

— Ты о чем, Степан Евдокимович?

— Как о чем? — Начальник «аэропорта» аж глаза вытаращил. — Разве Леонид вам ничего не сообщал?

— Он бы еще с оркестром в хлев заявился. Дренышул гитарой, Астра подойник опрокинула. Турнула я твоего Леонида со двора.

— Турнула…

— Случилось что?

— Пассажир перед самым отлетом объявился. По реке пришел. На берестянке-самоделке. Сказал: смердит, мол, у Радужного. У водопада, в скалах.

— Что смердит?

— А может, «кто»? — Степан Евдокимович склонил голову набок, как бы желая получше разглядеть, какое впечатление произвел вопрос на жену участкового.

— Так уж и «кто»… Зверь в обвал попал. Чего только не может случиться в этих Чертовых скалах! Недаром их так назвали.

Немолодой уже, краснолицый начальник «аэропорта», с мешочками под глазами, как у всех истых любителей пива, достал папиросу и долго, старательно разминал ее.