Антология русского советского рассказа (40-е годы) - Страница 2

Причем рассказ военных лет — опять же в силу своеобразия времени и особых задач, стоявших перед литературой, — часто не укладывался в привычные рамки «классической» формы. Он как бы раздвигал и «размывал» собственные — тесные ему теперь — жанровые границы. Художественный вымысел, сплошь и рядом органически соединяясь с документальной основой, с действительно происходившими событиями, сближал рассказ с очерком; повышенная экспрессивность и эмоциональность новеллистики военных лет были сродни публицистике; а стремление художников слова философски осмыслить судьбу народа на переломном, критическом этапе его истории, исследовать глубины национального характера делало рассказ похожим в чем-то на повесть. Не случайно ту же «Науку ненависти» называли, да и сейчас называют, то рассказом, то очерком, то повестью, то рассказом-очерком; «Ночь летнего солнцестояния» Л. Соболева — рассказом и повестью; а в циклах рассказов «Морская душа» того же Л. Соболева, «Черты советского человека» Н. Тихонова, «Рассказы Ивана Сударева» А. Толстого некоторые видят «зачаточные формы» повести.

Но подобная «размытость», неопределенность и неустойчивость жанровых форм, довольно обычные для рассказа военных лет, отнюдь не говорят о его художественном несовершенстве. Напротив даже. В этом, в общем-то частном, случае советская литература в который уже раз проявила свою новаторскую сущность, показала присущую ей животворную силу, способность мгновенно откликаться на запросы времени и духовные нужды народа и, не сковывая себя тесными рамками, развивать тем самым лучшие традиции отечественной словесности.

О значении рассказа в литературе военных лет, да и 40-х годов в целом, говорит и то, что почти все художники, активно работавшие в те годы, отдали ему немалую дань в своем творчестве.

Конечно, ни один, даже весьма объемный, том не способен вместить в себя всего богатства живого литературного процесса целого десятилетия, даже ограничившись рамками одного жанра, как не способен охватить и всех писателей, выступавших тогда с рассказами. Но если мы вглядимся в представленные в данной антологии имена, то убедимся, что в этом жанре работали как художники старшего поколения, так и только что вступившие в литературу, как знаменитые мастера слова, так и писатели, мало еще кому тогда известные.

Антология составлена в основном по хронологическому принципу, с учетом времени первой публикации включенных в нее рассказов[1]. Это помогает не только нагляднее представить себе внутреннее движение и развитие жанра, но и увидеть, как менялся и углублялся принцип изображения человека на войне.

Вроде бы и не такое большое время — меньше года — отделяет появление открывающего данный сборник рассказа «Ночь летнего солнцестояния» Л. Соболева от первой публикации «Науки ненависти». Но какова разница в восприятии героями происходящего, в его глубинном осознании! И дело здесь не в разнице дарований, не только в том, что «Наука ненависти» принадлежит перу гениального художника. Главную роль играло здесь само время. Оно вносило свои коррективы, наглядно показывая всю смертельную бескомпромиссность идущей борьбы. И если «сухой и грозный» жар всего как несколько часов начавшейся войны пока лишь «иссушил… живое, почти мальчишеское лицо» командира тральщика, старшего лейтенанта Николая Новикова, главного героя рассказа Л. Соболева, «стянул молодую кожу глубокой складкой у бровей, отнял у глаз их влажный юношеский блеск, сухими сделал полные губы», то шолоховского лейтенанта Герасимова, воюющего уже несколько месяцев и успевшего испытать горечь отступлений, ужас и стыд фашистской неволи, война прожгла насквозь, до самых глубин души.

Лейтенант Герасимов — это уже народ, воюющий в полную силу и в полную меру ненависти. «Всякие виды мне приходилось видывать, — говорит о Герасимове политрук, — но как он орудует штыком и прикладом, знаете ли — это страшно!»

И когда Герасимов размышляет о любви к Родине, которая «хранится у нас в сердце», и о ненависти, «которую мы носим на кончиках штыков», он выражает чувство всего народа.

С этим чувством будут жить герои многих произведений военных, да и последующих лет. И не только жить, но драться и умирать, как, например, политрук Фильченко в рассказе А. Платонова «Одухотворенные люди», бросившийся с гранатой под танк и приникший к земле с последним вздохом «любви и ненависти».

В такой прямой и бескомпромиссной постановке вопроса, в соединении и предельном сближении резко полярных понятий наша литература еще раз показала свою творческую силу, неисчерпаемые возможности метода социалистического реализма. «Вот опять, — писал в те годы Л. Леонов, — матерый враг России пробует силу и крепость твою, русский человек. Он пристально ищет твое сердце поверх мушки своей винтовки, или в прицельной трубке орудия, или из смотровой танковой щели. Неутомимую бессонную ненависть читаешь ты в его прищуренном глазу. Это и есть тот, убить которого повелела тебе родина. Не горячись, бей с холодком: холодная ярость метче…» «Бей его, проклятого зверя, вставшего над Европой и замахнувшегося на твое будущее…»

Основной отличительной чертой рассказа военных лет, как, впрочем, и всей литературы той поры, является ярко выраженный героический пафос. Причем пафос этот не был чем-то искусственно-обязательным, сковывающим свободу художественного поиска. Героикой была буквально пронизана тогдашняя жизнь страны, и не только на фронте, но и в тылу (рассказ Ф. Гладкова «Маша из Заполья»), и естественно, что писатели пытались отразить ее в своих произведениях, следуя природному складу и своеобразию собственного таланта, используя различные темы, сюжеты, художественные приемы.

В романтически-приподнятом ключе ведет рассказ о людях, «в которых жила морская душа, высокая и страстная, презирающая смерть во имя победы», Л. Соболев. Уже само название цикла его новелл («Морская душа») как бы задает тон всему повествованию. Решительность, находчивость, стойкость, удаль, презрение к смерти, огромная любовь к жизни, стремление к победе — вот качества, отличающие его героев, которых писатель любит и которыми любуется. Приподнятому настрою рассказов соответствует их лексика («И если бы орудия могли плакать, кровавые слезы падали бы на землю из их раскаленных жерл»).

Иные задачи ставит перед собой А. Платонов в философском рассказе «Одухотворенные люди». В реалистически строгий тон его повествования органически вплетаются романтические строки, которые в свою очередь сменяются натуралистически выписанными эпизодами. И все это подчинено главной цели — «заглянуть в душу» солдата, и не столько попытаться описать его подвиг (хотя и этому А. Платонов уделяет достаточно внимания), сколько осмыслить побудительные причины героического деяния, выявить духовные его корни. И потому герои А. Платонова — комиссар Поликарпов, матрос Цибулько, Красносельский, Паршин, Одинцов, политрук Фильченко, да и другие — это всегда одухотворенные люди, вступившие в смертный бой со своим нравственным антиподом — неодушевленным врагом (вспомним название другого рассказа писателя), которого А. Платонов сравнивает с «движущимся мертвяком с пустой душой, убивающего всех живущих». И это противопоставление очень точно отражало реальность того времени, глубинную сущность единоборства нашего народа с фашизмом.

В своеобразной, органично свойственной ему сказовой манере продолжает работать П. Бажов. И хотя его сказы, помещенные в антологию, на первый взгляд и не связаны прямо с войной, с темой подвига, они имеют к ним самое непосредственное отношение. Глубоко и талантливо П. Бажов раскрывает внутреннюю сущность русского человека — его доброту, чистосердечие, природное миролюбие, тягу к труду, который не является для него только лишь необходимостью, но еще и радостью, вдохновенной творческой потребностью. Именно это — творчески одухотворенное — начало русского человека и позволяет ему (рассказ «Иванко Крылатко») победить в соревновании с заезжим немцем. И победа эта глубоко символична.