Антезис (СИ) - Страница 4

— Жижа… — с улыбкой выдохнет Шерлок, но никто из нас не осмелится к нему подойти.

— Жижа, это ты? — спросит Женька, не убирая пистолета. Масса простыней зашевелится, заставив нас отступить.

И тогда Женька подберет с пола длинный железный прут и осторожно ткнет им в шевелящийся кокон. А потом приподнимет одну из простыней, и мы увидим одутловатое, посиневшее лицо. Оно будет принадлежать Жиже, но все равно покажется подделкой. Вылепленной из воска маской, потекшей в душной мастерской. Набрякшие веки, отекшие, словно съехавшие вниз щеки, и раскрытый рот.

— Он… мертвый? — прошепчу я. — Но как же тогда?..

И, не дожидаясь, пока я закончу, Женька отбросит в сторону простыню. В ужасе я прижму ладонь ко рту и отвернусь. Все тело Жижи — девчачьи сиськи, толстый живот, шматки сала, свисающие над подмышками — будет превращено в черную стрекочущую массу.

— Господи… — взмолится Шерлок, борясь с тошнотой, — убери это, пожалуйста…

Но ведь я видел. Не только, как шевелились под простынями размножившиеся в жаре личинки и жуки. Я видел Жижину руку и то, как он слепо хватался ею за край полки, пытаясь выбраться… Я оглянусь на друзей, пытаясь понять, видели ли они то же самое, но не успею рассмотреть правды.

— Шерлок, — окликнет друга Женька, — скажи мне, как ботинок Жижи в ржавой пыли мог оказаться за километр отсюда, в городском парке?

— Что? — переспросит Шерлок. — Я не понимаю, при чем здесь ботинок…

— При том, что это…

Он не успеет сказать — «ловушка». Его прервет скрип открывающегося железного люка в полу. Мы обернемся и увидим, как из отсека для хранения грязного белья выползает какая-то тварь. Ее худое, болезненно-бледное тело с торчащими ребрами и впалым животом, по-паучьи выпрастывая длинные ноги, выберется из люка. Хватаясь белыми тощими руками за привинченные к полкам поручни, вскарабкается к потолку. А вытянутая голова с черными бусинами глаз и алым ртом, похожим на порез, склонится набок, словно прислушиваясь. А потом уставится на нас.

Хватит ли мне смелости вспомнить, что было дальше? Ведь даже спустя пятьдесят лет эта ужасная паукообразная тварь вызовет во мне нечеловеческий страх. Я уверен: в нагретом июлем троллейбусе мне захочется сползти на пол и забиться под сидение. Уверен, потому что однажды, одиннадцатилетним, испытывал схожее желание.

— Тебе придется с ним встретиться, — заметив мой испуг, скажет Женька. — Вагон стоит все там же, на запасных путях. Все это время, пока ты старался забыть, пока открещивался от нас и от того, что было, этот ржавый плацкарт, как ненасытный рот, пожирал людей…

Пятьдесят лет. Он стоит все там же, никем не тронутый, не облюбованный ни наркоманами, ни бомжами — уродливое, неприкасаемое божество из темных языческих времен.

То, что мы видели в вагоне, то, что спустилось с гор и прорыло тоннель в заваленный лавиной поезд — было олицетворением древнего голода. Голода, который испытывали люди во времена жертвоприношений, когда каменные алтари мокли от вечной крови и слез.

— Когда молитвы Господу иссякли, люди призвали его, — скажет Шерлок. — И оно пришло к ним. И научило — как нужно выживать. Точно так же, как это делают пауки, когда паутина долгое время остается пустой. Пожирают себе подобных. Но прежде призванное людьми существо сказало, что возьмет взамен.

И люди согласились. И стали пауками.

Они надеялись выжить, принося в жертву других. Но древний голод никогда не насыщается. В живых не осталось никого…

Те коконы из простыней, — вспомню я рассказ Сашки Брылева. — Их сделали они…

Женька пристально поглядит на меня и кивнет.

— Они делали это потому, что были должны.

— Откуда вы знаете это?

Шерлок потупит взор, но Женька все так же будет пристально смотреть. И, когда я попытаюсь повторить свой вопрос, чья-то сильная пятерня сожмет мне плечо. Я вздрогну и увижу над собой нависшую кондукторшу. Ее толстые губы, намалеванные красной помадой, будут лосниться и чмокать, когда она с тщательностью, по кругу, будет пережевывать потерявшую вкус жвачку.

— Просыпаемся, — скажет она. — Приехали.

С ужасом я посмотрю в окно и увижу привокзальную площадь.

— Спасибо, — я приподнимусь, и она отпустит наконец мое плечо. — Я задремал.

Быстро я заброшу сумку на плечо и покину троллейбус. Женька с Шерлоком выйдут следом, но остановятся, и я пойму, что дальше пойду один.

— Когда умираешь во тьме, смотреть больше некуда. Тьма показала нам все, — услышу я запоздалый ответ. И скажу то, что шептал в детстве, просыпаясь в поту.

— Мне так жаль, что я оставил вас там. Что не вернулся помочь…

— Ты пойдешь туда и освободишь нас. И освободишься сам.

Вокзал в моей памяти всегда был шумным, с вечно распахнутыми дверями.

Таким он и останется — есть места, которые не меняются. Ускорив шаг, рывком я протолкнусь через студень толпы, оказавшись у переходного моста. Здесь, в стороне от вокзала, будет спокойно и тихо, и я сумею передохнуть.

Надо же, — подумается мне при взгляде на лестничный каскад. — В детстве я взлетал на него, прыгая через несколько ступенек. Теперь придется держаться за поручни.

Все будет просто — я поднимусь на мост и увижу его. Он будет стоять все там же, на запасных путях. Как молитвенный камень древних: таинственный и неприкосновенный.

Так близко, — подумается мне. И первое, что придет в голову: я ни за что с ним не справлюсь. Трусливым мальчишкой я убегал отсюда, а вернулся почти стариком. Но вагон за это время ни капли не постарел. Словно то, что в нем поселилось, наделило его бессмертием.

Сбежать?

Я усмехнусь.

Куда?.. Моя настоящая жизнь закончилась пятьдесят лет назад, в том вагоне.

Все, что было после — я украл. Своровал у мертвого друга, надеясь, что никто не заметит. Я буду должен пойти туда — спуститься по другую сторону моста, отыскать дыру в заборе и, опустившись в тени ясеня на колени, достать из сумки ружье с патронами. Разложить их перед собой на траве, как продукты в час обеденного пикника, и, не торопясь, одну за другой, вставить гильзы в окно ствольной коробки. Наполнить магазин шестью патронами и с силой передернуть цевье. Упереть ружье прикладом в землю, а потом немного посидеть в тишине.

Подумать о том, что я все делаю правильно: время разбрасывать и время собирать.

И, когда ритуал будет завершен, все, что мне останется — дождаться его. Для грузного и неуклюжего мальчишки, каким Жижа был всю свою недолгую жизнь, он появится незаметно. Будет стоять под палящим солнцем, на другой стороне железнодорожного пути — и я спрошу его.

— Зачем ты пошел туда?

Но зачем мухи летят в лапы к паукам? Есть вопросы, которые мы тащим за собой всю свою жизнь. Как древние рабы, возводящие каменные памятники царям, волочем в гору их тяжелые плиты. А когда затаскиваем наверх — ни один из ответов не может нас удовлетворить.

Жижа не ответит мне. Лишь молча посмотрит в сторону вагона.

Мы все мухи, — подумается мне. — Летим в расставленные сети.

— Это… существо… оно там?

Жижа кивнет, и я пойду по шпалам к вагону. Взберусь по ржавым ступеням в тамбур и встану перед закрытой дверью, нацелив на нее ружье.

Оно будет ждать меня, я знаю это. Я сотню раз видел это во снах.

С силой я возьмусь за латунную ручку двери и с грохотом откачу ее в сторону. И точно знаю, что успею выстрелить, когда, бледная, измазанная детской кровью тварь бросится на меня из темноты.