Анна-Вероника - Страница 18

Девушка раскраснелась от волнения, глаза ее блестели, она готовилась к бою; тетка никогда не видела ее такой изящной и красивой. Манто с капюшоном из черного шелка целиком закрывало ее маскарадный костюм, виднелись только зеленовато-серые чулки, «турецкие» туфли и шелковые шаровары, неизбежные для невесты Корсара. Под капюшоном была красная шелковая косынка, которой она повязала свои непокорные волосы, и длинные филигранные серьги из желтой меди, как-то прикрепленные к ушам (если только она их не проколола! Страшно было даже подумать об этом!).

— Я ухожу, тетя, — сказала Анна-Вероника.

— Отец в кабинете и хочет поговорить с тобой.

Анна-Вероника заколебалась, потом остановилась перед открытой дверью кабинета и взглянула на суровое лицо отца. Она заговорила совершенно фальшивым тоном напускного веселья:

— Я очень тороплюсь, до свидания, папа. Еду с Уиджетами в Лондон на этот бал.

— Послушай меня, Анна-Вероника! — произнес мистер Стэнли. — Ты на этот бал не поедешь!

Анна-Вероника ответила уже менее веселым тоном, в нем было больше собственного достоинства:

— По-моему, мы этот вопрос с тобой обсудили, отец.

— Ты на этот бал не поедешь. Ты в таком виде из дому не выйдешь.

Анна-Вероника сделала еще более серьезную попытку обойтись с ним так, как она обошлась бы со всяким мужчиной, подчеркивая свое право на мужское уважение.

— Видишь ли, — начала она очень мягко, — я все-таки ухожу. Очень сожалею, если это тебе покажется непослушанием, и все же я пойду. Мне бы хотелось, — она почувствовала, что вступила на скользкий путь, — мне очень бы хотелось, чтобы нам не из-за чего было ссориться.

Она сразу умолкла, повернулась и направилась к парадной двери. Он тут же настиг ее.

— Очевидно, ты не слышала меня, Ви, — выговорил он, с трудом сдерживая ярость. — Я же сказал тебе, — вдруг заорал он, — ты не поедешь!

Сделав невероятное усилие, чтобы сохранить вид принцессы, она переиграла. Высоко подняв голову, не зная, что сказать, Анна-Вероника направилась к двери. Отец преградил ей путь, и несколько секунд они боролись, перехватывая руками запор американского замка. Их лица дышали одинаковым бешенством.

— Пусти! — произнесла она, задыхаясь от гнева.

— Вероника! — испуганно воскликнула мисс Стэнли. — Питер!

Мгновение казалось, что оба они, доведенные до отчаяния, вот-вот сцепятся. В их отношениях никогда не было насилия с тех пор, как однажды, очень давно, он, несмотря на протесты матери, унес ее, визжащую и брыкающуюся, в наказание за какую-то провинность в детскую. Теперь, столкнувшись таким образом, они испытали чувство, близкое к ужасу.

Дверь запиралась на задвижку и американский замок с внутренним ключом; на ночь накидывали цепочку и задвигали два засова. Изо всех сил стараясь не толкать друг друга, Анна-Вероника и ее отец затеяли нелепую и отчаянную борьбу: она силилась отпереть дверь, он — удержать дверь на запоре. Девушка ухватилась за ключ, пытаясь повернуть его, мистер Стэнли грубо и больно стиснул ей руку, зажав в ней стержень ключа. Он стал выкручивать ей кисть. Она закричала от боли.

Неистовый стыд и отвращение к самой себе охватили ее. В ней проснулось сознание разбитой привязанности, огромного, унизительного несчастья, свалившегося на них.

Она вдруг прекратила борьбу, отступила, повернулась и бросилась вверх по лестнице.

Послышался не то плач, не то смех. Добравшись до своей комнаты, она захлопнула дверь и заперла ее на ключ, как будто все еще опасаясь насилия и преследования.

— Боже мой! Боже мой! — Она расплакалась. Сбросив манто, «невеста Корсара» стала ходить по комнате в мучительном душевном волнении. — Почему он не может спокойно объясниться со мной, — бормотала она, — вместо того, чтобы действовать вот так?

А затем наступила минута, когда Анна-Вероника сказала себе:

— Нет, я этого не потерплю. Я пойду на бал.

Сначала она подошла к двери, затем повернулась к окну, открыла его и выбралась — чего не делала уже целых пять лет, ибо стала взрослой, — на плоскую оцинкованную крышу пристройки, где на втором этаже находилась ванная комната. Однажды она и Родди спустились отсюда по водосточной трубе.

Но то, что может позволить себе шестнадцатилетняя девочка в короткой юбке, не к лицу девушке двадцати одного года в маскарадном костюме и манто. И как только ей удалось самой, пока без посторонней помощи, это понять, она вдруг увидела мистера Прэгмара, владельца оптового аптекарского склада, живущего за три дома от них, который прохаживался по своему саду, чтобы нагулять аппетит перед обедом; он вдруг остановился, как зачарованный, и, забыв о своем моционе, внимательно наблюдал за ней.

Очень трудно сохранить корректный вид, возвращаясь в комнату через окно; оказавшись благополучно у себя, она со злостью стала потрясать кулаками и бесшумно метаться по комнате, как бы исполняя танец ярости.

Потом, сообразив, что мистер Прэгмар, вероятно, знаком с мистером Рэмеджем и может описать ему эту историю, Анна-Вероника почувствовала новый прилив гнева и, вскрикнув «Ой!», повторила некоторые па из своей пляски в новом, более исступленном темпе.

В восемь часов вечера мисс Стэнли тихонько постучала в дверь спальни Анны-Вероники.

— Я принесла тебе обед, Ви, — сказала она.

Анна-Вероника лежала в темнеющей комнате на кровати и пристально глядела в потолок. Она ответила не сразу. Ее ужасно мучил голод. За чаем она почти ничего не ела, в полдень у нее тоже совершенно не было аппетита.

Девушка встала и отперла дверь.

Тетка не была против смертной казни и войны, индустриальной системы и ночлежек, телесных наказаний преступников и государственной независимости Конго, потому что все это было вне сферы ее интересов; но она была против, она терпеть не могла, она не выносила мысли, что есть люди, которые не едят и не испытывают удовольствия от еды. Это было ее критерием душевного состояния людей, его влияния на хорошее, нормальное пищеварение. Человек, очень дурно настроенный, с трудом проглатывает несколько кусков пищи, а когда человек вообще не может прикоснуться к еде, — это признак глубочайшего отчаяния. Поэтому вечером, во время обеда, когда оба безмолвствовали, ей не давала покоя мысль об Анне-Веронике, которая сидит там у себя наверху голодная. Сразу же после обеда она пошла на кухню и стала собирать поднос с едой; это были не полуостывшие кушанья, оставшиеся от обеда, а специально приготовленный «вкусный» поднос, который мог соблазнить любого. С ним она теперь и вошла в комнату.

И Анна-Вероника столкнулась здесь с одной из самых странных черт в человеческих отношениях — с добротой человека, которого считаешь глубоко неправым. Она взяла поднос обеими руками, всхлипнула и расплакалась.

К несчастью, тетка поспешила воспользоваться этим, чтобы добиться от племянницы раскаяния.

— Моя дорогая, — начала она, ласково положив ей руку на плечо. — Я очень хочу, чтобы ты поняла, насколько это огорчает отца.

Анна-Вероника дернулась в сторону, уклоняясь от ее руки, перечница, стоявшая на подносе, опрокинулась, и высыпавшийся из нее струей перец разлетелся в воздухе, тотчас же вызвав у обеих неудержимое желание чихнуть.

— Мне кажется, ты не понимаешь, — ответила Анна-Вероника, вся в слезах и нахмурив брови, — как он меня опозорил и унизил… Апчхи!

Она резким движением поставила поднос на свой туалетный столик.

— Но дорогая! Подумай! Ведь он же тебе отец! Апчхи!

Племянница и тетка одно мгновение смотрели друг на друга поверх носовых платков глазами, мокрыми от слез, но полными вражды, причем каждая из них была слишком глубоко взволнована, чтобы оценить весь комизм положения.

— Это не причина, — проговорила Анна-Вероника сквозь носовой платок и сразу смолкла.

— Надеюсь, — с достоинством произнесла мисс Стэнли и направилась к выходу, приняв воинственную осанку, — что твое умонастроение… — Она снова раскрыла рот, чтобы чихнуть…