Анна. Тайна Дома Романовых - Страница 8

После ее ухода Павел попытался возобновить прерванную беседу, но из этого ничего не получилось: Екатерина Николаевна не могла поддержать разговора о музыке и искусстве, а Анна упорно молчала или же, если обращались прямо к ней, отвечала невпопад. Император, поняв, что вечер испорчен окончательно и сегодня уже ничего не исправишь, поднялся:

– Пожалуй, сегодня я не смогу уделить вам более внимания, меня ждут дела. Да и у вас, госпожа Лопухина, – обратился он к Екатерине Николаевне, – много забот по устройству жизни на новом месте. Что же касается вас, сударыня, – повернулся государь к Анне, – то мы вскоре увидимся. Раз вы теперь назначены камер-фрейлиной, вы часто будете бывать во дворце, и мы сможем продолжить нашу беседу. Прощайте!

…Всю дорогу, пока ехали обратно, Анна находилась в глубоком унынии. Теперь она – камер-фрейлина! Она должна служить, должна присутствовать при выходах императрицы. В этом деле столько тонкостей, надо знать каждый жест, контролировать каждое свое слово! Она обязательно что-то сделает не так! И потом, ей решительно не понравилась государыня. Как же она будет ей служить?

Екатерина Лопухина поняла, о чем думает падчерица.

– Напрасно ты беспокоишься, Аннет, – успокаивающе проговорила она. – Я полагаю, твои обязанности при дворе не будут тяжкими.

– Да, я понимаю, что мне не придется участвовать в решении государственных дел, – ответила Анна. – Но при дворе происходят торжественные выходы, приемы, прочие церемонии. Я не буду знать, где мне встать, где сесть, кому отвешивать полупоклон, а кому полный – ничего не знаю! Как же мне не беспокоиться?

– Да, согласна, ты не вполне знакома с этикетом, – заметила на это мачеха. – Но ведь это дело наживное, ты быстро научишься. И потом, тебе не придется так уж часто находиться в свите императрицы.

– А где же? Ведь я буду ее камер-фрейлиной!

– Камер-фрейлина – очень почетное звание. Почетно оно прежде всего тем, что позволяет круглый год находиться при дворе. Но «при дворе» – не значит «при императрице». Я полагаю, что гораздо больше времени ты будешь проводить с его величеством.

Эти слова мачехи смутили Анну.

– С его величеством? – переспросила она. – Как это?

– Разве ты не заметила, как охотно государь беседовал с тобой? Как увлекался этой беседой? Он просто глаз от тебя не отрывал! Я думаю, ты привлекла его внимание еще там, на балу в Москве, поэтому он и вызвал нас всех сюда. Теперь ему захочется общаться с тобой снова и снова. Ты должна быть к этому готова.

– Но… это так неожиданно! – в смущении произнесла Анна. Она явно была растеряна. – Вы говорите – беседовать с его величеством наедине… Но… разве это прилично? Что подумает ее величество? Что подумает двор?

– Это не должно тебя смущать, – решительно заявила Екатерина Николаевна. – Какое тебе дело до мнения двора? Да и императрица не так важна. Ты будешь беседовать с самим самодержцем! В этой сфере не может быть ничего неприличного! У государей другие правила, не такие, как у обычных людей. Подумай об этом! Тебе выпала редкая удача, которая не у всякого бывает.

Анна задумалась…

Обоз с одеждой, посудой и прочими вещами Лопухиных прибыл в Петербург лишь спустя десять дней, в начале июля. И только после этого жизнь в особняке на Литейном проспекте вполне наладилась. Генерал-прокурор и его супруга уже могли совершать выезды и приглашать гостей. Екатерина Николаевна немедленно воспользовалась этой возможностью, которой так долго была лишена. Теперь она могла устроить настоящий прием, не жалея для этого средств, ведь государь продолжал проявлять свою щедрость в отношении семьи Лопухиных. Петру Васильевичу были пожалованы пятьдесят тысяч рублей «на обзаведение», кроме того, ему было передано имение близ Гатчины, и в нем – 800 душ крепостных.

Генерал-прокурор, его жена, их дети – все члены семьи радовались прибытию обоза, для них это стало важным событием. Единственным человеком, совершенно не заметившим появления в доме знакомых вещей, была Анна. Слишком много важного случилось в ее жизни за эти десять дней, которые она провела в Павловске, с императорским двором. И то, что с ней случилось в эти десять дней, вызвало в душе девушки настоящую бурю.

…На другой день после их с мачехой общего визита в императорскую резиденцию, едва семья села завтракать, как слуга доложил о прибытии офицера с поручением от самого императора. Петр Васильевич велел звать порученца, полагая, что послание адресовано ему. Каково же было его удивление, когда вошедший капитан заявил, что государь повелел ему срочно доставить в Павловск новую камер-фрейлину императрицы – за ней прислана карета.

Поднялась суматоха. Конечно, все знали, что Павел встает рано, но ведь на часах еще не было девяти! Анна кинулась одеваться, собираться. И спустя полчаса она уже ехала в Павловск – на этот раз одна. Вот снова мелькнули усыпанные красным песком дорожки, мраморные фигуры среди зелени, река – и карета остановилась перед дворцом. Едва лакей распахнул дверцу кареты и Анна ступила на булыжник у главного входа, как дворцовые двери распахнулись, и перед оробевшей гостьей предстал сам государь. На этот раз он был в простом темном камзоле, без орденских лент. Его лицо выражало нетерпение.

– Вот, наконец, и вы! – воскликнул он. – Вы заставили меня ждать, а я не привык!

– Простите, ваше величество, но я не знала вашего распорядка, – вежливо ответила Анна. – Больше такого не повторится. Скажите, к какому часу я должна являться, и я всегда буду на месте. А сейчас, пожалуйста, укажите мне, куда я должна идти, где будет проходить моя служба?

Лицо Павла изменилось. Гримаса нетерпеливого раздражения разгладилась, на губах появилась улыбка.

– Ваша служба? Сейчас мы решим, где она будет проходить. Я полагаю, это будет вон в той стороне. – И он указал на дорожку, ведшую вправо от главной аллеи, в сторону от дворца. – Эти утренние часы я люблю отдавать прогулке, – продолжал император. – В эти часы, когда воздух еще свеж и прохладен, в голову приходят хорошие мысли. Я хотел бы, чтобы вы разделили со мной эту прогулку. Извольте идти слева от меня, так мне будет удобнее.

И, не спрашивая ее согласия, он направился в указанном им направлении. Анне ничего не оставалось, как последовать за ним.

Дорожка шла слегка под уклон. Они дошли до места, где она разветвлялась, на развилке возвышалась статуя Афродиты. Скульптор запечатлел момент, когда богиня рождалась из морской пены. Легкое покрывало не могло скрыть выразительных линий ее фигуры. Павел остановился и, указав тростью на скульптуру, спросил:

– Как вы ее находите? Правда, она прекрасна?

– Да, государь, – ответила девушка, покраснев, при этом она старалась не смотреть на обнаженную грудь и бедра красавицы.

– Когда я впервые попал в эти места, – вновь заговорил Павел, – тут не было ничего, кроме дикого леса. Скучные деревья стояли в беспорядке, между стволами валялись тела их упавших сородичей. Имелась лишь одна главная аллея и несколько ухабистых дорожек. Я знаю, что некоторые поэтические натуры находят такой природный хаос весьма возвышенным. Меня же он раздражает. Я хочу внести в природу красоту, которой в ней нет. А вы как полагаете об этом предмете? – испытующе поглядел он на нее.

Павел еще не вполне узнал эту девушку, не был уверен в ней. Не ошибся ли он, так обласкав ее отца, приблизив ее семью к себе? Надо было проверить впечатления, полученные тогда на балу и затем вчера, во время чаепития, так некстати прерванного его супругой. Поэтому он и затеял эту прогулку, чтобы наедине, свободно меняя темы, узнать ее мысли.

– Но ведь вы не хотите, ваше величество, построить деревья, словно солдат на плацу? – сказала в ответ Анна. – Я вижу, что вы сохранили естественное расположение кустов и дерев, они стоят редко, но свободно, не теснятся, не мешают друг дружке. Да, ваш парк стал красивей, чем обычный лес, и это мне нравится.