«Анна Каренина» Л. Н. Толстого - Страница 20

Как отдельные мысли Толстого, взятые в отрыве от целого, вне контекста, «страшно понижаются» в своем значении, так и созданные им художественные типы представляют собой органическую систему соотношений личностей и судеб. И авторская мысль включает в себя не только характер героя в собственном смысле слова, но и его оценку в сопоставлении с характерами других персонажей романа.

Вронский отказался от честолюбивых планов в начале своей карьеры. Каренин, в самом имени которого есть начальный слог этого слова — кар-ьера, — был на высоте власти, признания и успеха, когда ему поневоле пришлось сойти со сцены.

Однажды приняв «роль твердости и спокойствия», Каренин выдерживал эту роль сколько хватало у него сил, пока не почувствовал себя «постыдно и отвратительно несчастливым», пока не убедился в том, что не сможет выдержать «всеобщего напора презрения и ожесточения».

Каренин долго поднимался по лестнице карьеры и наконец почувствовал себя если не выше всех, то, по крайней мере, выше многих. Иметь друзей, приятелей, близких знакомых — все было для него уже невозможным и ненужным, если все внимание его было сосредоточено в сфере служебных и светских интересов.

И это положение отъединенности и возвышенности не тяготило его до самого того дня, когда он вдруг стал нуждаться в сочувствии и поддержке. И тут он сделал страшное открытие. Оказалось, что «он был совершенно одинок со своим горем».

Самое трагичное в положении Каренина — это именно его гордость, которая обернулась совершенной отчужденностью от жизни. «Не только в Петербурге у него не было ни одного человека, кому бы он мог высказать все, что испытывал, кто бы пожалел его не как высшего чиновника, не как члена общества, но просто как страдающего человека; но и нигде у него не было такого человека».

И Каренин, принадлежавший к числу «сильных мира сего», совершает целый ряд беспомощных поступков, пытаясь удержать «свою державу». Но в этих поступках была своя последовательность. Он начал с того, что обратился к закону. И это было вполне естественно для человека, который всю свою жизнь «стоял на страже коренного и органического закона».

Закон был на стороне Каренина. Если бы он дал законный ход делу, он выиграл бы процесс, но счастье оказалось бы проигранным самым позорным образом. Анне пришлось бы принять на себя вину в нарушении супружеской верности. «Принявший вину на себя, — говорилось в газете «Голос» о бракоразводных процессах времен Анны Карениной, — сверх того, что предается покаянию (покаяние по решению суда — характеристическая особенность нашего законодательства), лишается еще и права вступать в новый брак»[66].

Если бы Каренин был только «злой министерской машиной», то он именно так и поступил бы. Но он пожалел Анну. «Уличение ее в вине было действием низким, неблагородным и нехристианским», — говорится в черновиках романа о причинах, побудивших Каренина отказаться от уличения Анны в измене (20, 267).

Но был еще другой путь: принять вину на себя, то есть представить суду фиктивные доказательства того, что он сам нарушил супружескую верность, или, иначе говоря, «принять на себя уличение в фиктивном прелюбодеянии», найти свидетелей и т. д.

Такой путь оскорбителен для Каренина, потому что это «обман перед законом божеским и человеческим». Поступить так — значило «посмеяться над учреждениями брака и развода». Да к тому же в обоих случаях «развод клал позор на имя и губил будущность сына» (20, 267).

И вот почему Каренин не давал развода Анне. Из этого положения не было «законного» выхода. И что бы ни предпринял Каренин, все должно было казаться жестокостью по отношению к Анне. Толстой, который был явным сторонником нерасторжимости брака, в своем романе показал чудовищные условия, которые могут быть созданы самой нерасторжимостью брака в жизни честных и глубоко совестливых людей.

Если брак стал ложью и обманом, то оказывается, что освободиться от него можно только ложью и обманом. Вот чего Каренин как бы не подозревал до своей встречи с адвокатом. Он сам становится пленником той самой «паутины лжи», которая до сих пор его самого не касалась.

Каренин «велик», а адвокат «ничтожен», но оба они принадлежат к одной и той же официальной сфере. Каренин считал, что пишет законы «для других». Адвокат мог действовать лишь применительно к этим законам, когда Каренин решил воспользоваться ими «для себя».

«Серые глаза адвоката старались не смеяться, но они прыгали от неудержимой радости, и Алексей Александрович видел, что тут была не одна радость человека, получающего выгодный заказ, — тут было торжество и восторг, был блеск, похожий на тот зловещий блеск, который он видел в глазах жены».

«Дело о разводе» было для адвоката старым, истертым, похожим на изъеденное молью сукно. Странно было только то, что сам Каренин этого не понимал. И вдруг откуда-то и в самом деле выпархивает моль — чудная подробность сцены у адвоката. «Над столом пролетела моль. Адвокат с быстротой, которой нельзя было ожидать от него, рознял руки, поймал моль и опять принял прежнее положение». Этот жест адвоката неприятно поразил Каренина. Он почувствовал себя «пойманным» и покинул приемную адвоката, отложив решение о возбуждении дела о разводе и смутно приблизившись к той мысли, которая выражена в народной поговорке: «Не судись…» Для Каренина это была совершенно новая мысль, которая ставила его в тупик и лишала опоры.

Но какая-то опора все же была ему нужна. И он нашел ее в том же пиетизме, в слепой покорности судьбе, так что иногда чувствовал себя быком, склоняющим свою голову под обух. Руководительницей его на этом новом пути стала графиня Лидия Ивановна, которая, в отличие от мадам Шталь, уже не затрудняла себя перепиской с церковными деятелями всех вероисповеданий, а перешла к общению с духами посредством спиритизма.

Именно она пригласила Каренина на один из таких спиритических сеансов, где медиум Ландо пробормотал какие-то невнятные слова, которые и решили участь Анны. Тонкая и глубокая мысль Толстого состоит в том, что и такой строгий рационалист, каким был Каренин, в состоянии глубокого духовного упадка подпадает под влияние шарлатанского мистицизма и позволяет самым нелепым образом дурачить себя. Он «не мог ничего сам решать, не знал сам, чего он хотел теперь, и, отдавшись в руки тех, которые с таким удовольствием занимались его делами, на все отвечал согласием».

Упадок силы и влияния Каренина проявляется в странном и деспотичном, опирающемся на мистику, вторжении в его жизнь какой-то чуждой «женской власти». Лидия Ивановна становится его злым демоном. Когда-то в молодости она была покинута своим мужем. И теперь ей представился случай вознаградить себя за прежние обиды, жестоко отомстить Анне, которая уж перед ней-то ни в чем не была виновата. В своем праве наказывать людей Лидия Ивановна нисколько не сомневается.

Лидия Ивановна гордилась тем, что «потрудилась в доме Каренина». А труд ее состоял в том, что она отказала Анне в свидании с сыном, а Сереже сообщила, что его мать умерла. Анна была оскорблена ее письмом, а Сережа испытал еще одно горе и должен был дважды пережить смерть своей матери. И самое близкое участие в делах Каренина таких чужих для него людей, как петербургский адвокат и графиня Лидия Ивановна, было закономерным следствием и завершением его безысходного одиночества.

Психологическая соотнесенность характеров в романе «Анна Каренина» имеет множество вариантов. Уж на что, казалось бы, Облонский был барин в присутственном месте, настоящий аристократ в столоначальниках, но, оказывается, у него в подчинении был еще больший барин, чем он сам. И Облонский шаржированно отражается в облике своего подчиненного.

Разговаривая с Облонским, Левин все время поглядывает на Гриневича. Его поражает элегантность этого чиновника, в особенности его руки «с такими длинными желтыми, загибавшимися в конце ногтями и такими огромными блестящими запонками на рубашке, что эти руки, видимо, поглощали все его внимание и не давали ему свободы мысли». Ведь и у Облонского есть некоторая несвобода мысли от избытка элегантности и аристократизма.