«Анна Каренина» Л. Н. Толстого - Страница 11

Толстой не хотел признавать, что в России складывается именно буржуазный, а не какой-нибудь другой уклад жизни. Буржуазная действительность представлялась ему в виде «пугала», и таким «пугалом» он считал Англию, классическую страну буржуазного типа. В этом смысле Левин очень близок к народникам.

В. И. Ленин отмечал, что народничество было «в свое время явлением прогрессивным, как первая постановка вопроса о капитализме»[41]. Левин и принадлежал к этому времени, и постановка вопроса о капитализме была существенной частью злобы дня в «Анне Карениной».

Правильная постановка вопроса в философии и в искусстве есть вещь огромной важности. Толстой как художник не стремился «неоспоримо разрешить вопрос», но заботился о правильном понимании его масштаба и значения.

Роман как целое значителен именно теми вопросами, которые были в нем поставлены. А жизнь по-своему ответила на вопросы Толстого и на мечтания Левина. Отношение искусства к действительности в конечном счете определяется историей. И совершенно прав был Чехов, когда говорил, что в «Анне Карениной» «не решен ни один вопрос», но «все вопросы поставлены… правильно»[42].

В третьей части романа Толстой изображает поездку Левина к предводителю дворянства Свияжскому. В имении встречаются соседи-помещики, и между ними завязываются разговоры о современном хозяйстве. Старый помещик Михаил Петрович рассуждает просто: «Теперь-с, — говорит он, — при уничтожении крепостного права у нас отняли власть, и хозяйство наше, то, где оно поднято на высокий уровень, должно опуститься к самому дикому, первобытному состоянию. Так я понимаю».

Свияжский, со своей стороны, считает рассуждения старого крепостника наивными и устарелыми, потому что тот во всем полагается на силу и власть, на традиционную «палку». Свияжский был «предводителем дворянства в другую сторону». От крепостного хозяйства он обращает взоры к рациональной политической экономии буржуазного толка. «Крепостное право уничтожено, — говорит Свияжский, — остается свободный труд, и формы его определены и готовы, и надо брать их. Батрак, поденный, фермер — и из этого вы не выйдете».

«Но Европа недовольна этими формами», — замечает Левин. — «Почему же нам не искать со своей стороны?..» С точки зрения Свияжского, крестьянская община — «остаток варварства», она «сама собой распадется». И Левин понимает это. И он не верит, что крестьянская община может устоять при всеобщем изменении условий труда. Но он видит в самом историческом факте существования общины на протяжении веков указание на глубокие социалистические начала, скрытые в народной жизни. На этом была основана его критика капитализма и поиски нового отношения к экономике.

«Левин знал, — пишет Толстой, — что он увидит у Свияжского помещиков-соседей, и ему теперь особенно интересно было поговорить, послушать о хозяйстве те самые разговоры об урожае, найме рабочих и т. п., которые, Левин знал, принято считать чем-то очень низким, но которые теперь для Левина казались одними важными».

В современном романе Толстого это и была одна из самых важных сцен, где «злоба дня» говорила в полный голос. «Это, может быть, не важно было при крепостном праве, — рассуждает Левин, — или неважно в Англии. В обоих случаях самые условия определены; но у нас теперь, когда все это переворотилось и только укладывается, вопрос о том, как уложатся эти условия, есть только один важный вопрос в России».

Вот общая мысль, которая определяет и сюжет, и композицию, и характеры героев романа. Толстой говорил о переоценке ценностей не в личном, исключительном и случайном смысле, а о закономерном историческом «перевале» русской истории от падения крепостного права до первой русской революции. 1905 год еще был далеко. Но его предпосылки стали складываться сразу же после 1861 года. Поэтому и возникло у Толстого это удивительное по точности определение: «У нас все переворотилось…»

На эту историческую формулу романа «Анна Каренина» впервые указал В. И. Ленин в статье «Л. Н. Толстой и его эпоха». «У нас теперь все это переворотилось и только укладывается», — трудно себе представить более меткую характеристику периода 1861–1905 годов»[43]. Этого одного достаточно, чтобы назвать Толстого не только великим художником, но и великим историком.

Статья В. И. Ленина о Толстом устанавливает историческую перспективу событий от 1861 до 1905 года и определяет сущность социальной критики Толстого во всей сложности его противоречий как отражение определенных общественных и классовых сил эпохи.

И хотя Толстой страшился «пугала» новой жизни, нового времени, знать ничего не хотел о фабричном и рабочем вопросе, заслонялся цветущими липами от заводских пейзажей, время наполняло его роман своим шумом, упорно увлекая его героев к неизвестному будущему.

В современном романе Толстого все было современным: и общий замысел, и подробности. И все, что попадало в поле его зрения, приобретало обобщенный, почти символический характер. Например, железная дорога. Она была в те годы великим техническим новшеством, переворотившим все привычные представления о времени, пространстве и движении.

Жизнь героев романа «Анна Каренина» так или иначе связана с железной дорогой. В один прекрасный день «утренним поездом» в Москву приехал Левин. А на другой день, ближе к полудню, из Петербурга приехала Анна Каренина. «Платформа задрожала, и, пыхая сбиваемым книзу от мороза паром, прокатился паровоз с медленно и мерно насупливающимся и растягивающимся рычагом среднего колеса…»

Уже эти первые сцены указывают на общность «путей», на которых сталкиваются и перекрещиваются судьбы героев современного романа.

Никто не мог теперь обойтись без железной дороги, ни светская дама из столицы, ни усадебный помещик — «деревенщина». «Нынче везде по вашему пути врезалась железная дорога, — говорил М. Е. Салтыков-Щедрин, — и нигде до «вашего места» не доехала»[44].

Железнодорожные станции с расходящимися в разные стороны лучами стальных путей были похожи на земные звезды. Сидя на «звездообразном диване» в ожидании поезда, Анна Каренина с отвращением глядела «на входивших и выходивших» — «все они были противны ей». Какая-то всеобщая разобщенность вокзальной толпы производила на современников горькое впечатление. Здесь все были «врознь», как нигде, пассажиры были похожи на какие-то новые «номадные толпы».

Вспоминалась даже «звезда полынь» из Апокалипсиса, которая упала «на источники» и отравила воды. «Вы слышали о звезде полынь?» — спрашивал Достоевский. Один из его героев называет «звездой полынь» «сеть железных дорог, распространившихся по Европе».

По лучам этой звезды с невиданной дотоле скоростью скользили, опережая друг друга, вести из разных концов света. Левин замечает в кабинете Свияжского круглый стол, «уложенный звездою вокруг лампы на разных языках последними нумерами газет и журналов».

Вронский в романе — вечный странник, человек без корней в почве. «Я рожден цыганом, — говорит он, — и умру цыганом». Это один из толпы цивилизованных кочевников, исчезающий и появляющийся среди железнодорожных «номадов». «Звезда полынь» — звезда Вронского.

В первый раз Анна Каренина увидела его на Московском вокзале. И в последний раз Кознышев встретил его на Московском вокзале, когда он уезжал добровольцем в Сербию. «В косой вечерней тени кулей, наваленных на платформе, Вронский в своем длинном пальто и надвинутой шляпе, с руками в карманах, ходил, как зверь в клетке, на двадцати шагах быстро поворачиваясь…»

Его объяснение с Анной произошло на какой-то глухой станции во время метели. Анна отворила дверь поезда — «метель и ветер рванулись ей навстречу и заспорили о двери». Это был удивительный спор с какой-то бездомной стихией, которая охватывает Анну и Вронского. Из этой метели и возникает фигура Вронского. Он заслоняет собою «свет фонаря».