Анна Герман. Жизнь, рассказанная ею самой - Страница 32

Зал взорвался овацией, на сцену полетели букеты, раздались крики «Браво!» и «Бис!».

— Пани Аня, пойте еще, — посоветовал Ежи Мильян, который дирижировал оркестром.

Вот теперь я растерялась:

— А что?

У меня несен «на бис» заготовлено не было.

— Эвридику…

Я исполнила песню трижды, потом еще спела без сопровождения неаполитанскую песенку. У меня перехватывало горло, но уже не от волнения, а от благодарности, от восторга, от полноты чувств.

— Пани Анна, успех полный! Вы молодец! — Меня поздравляли и советовали запастись песнями для повторений.

Это «молодец!» скандировали и те, кто провожал нас до автобуса. В гостинице я рыдала, уткнувшись лицом в подушку и совершенно не думая, что останутся следы слез. Москва приняла меня, приняла радушно. Советские зрители оказались доброжелательными настолько, что не почувствовать уверенность было просто невозможно.

На следующий день второй концерт, который прошел с тем же, если не большим успехом. Я уже рискнула что-то говорить со сцены по-русски, чем вызвала новую бурю восторга. В тот вечер нас записывали для радиопередачи и потом долго общались за кулисами, расспрашивая о нас самих.

Я помнила мамины наставления: ничего не говорить о папе, кроме того, что он родился в Лодзи, избегать любых рассказов о родственниках в СССР (мало ли что, вдруг им это выйдет боком), вообще, лучше ничего не говорить о нашей жизни в Советском Союзе.

Но меня больше расспрашивали о творческих планах, о песне, о том, кто пишет мне тексты, а кто мелодии, о пластинке — скоро ли выйдет, как будет называться, какие песни туда войдут… Я только качала головой:

— Пластинка?.. Нет, пока не планируется… когда, не знаю…

Меня как-то сразу стали называть Анечкой, хотя вовсе не была вчерашней школьницей, мне шел двадцать девятый год.

С Аней Качалиной мы познакомились после второго концерта, она внимательно слушала и то, как я пела, и то, как потом рассказывала о себе, страшно смущаясь от такого внимания со всех сторон. Аня, конечно, ниже меня ростом, но все равно высокая, стройная и деловитая. А глаза при этом светились добротой. Вот это умение быть собранной, деловитой, прекрасным организатором и одновременно очень мягким и заботливым человеком меня восхищало. С Аней Качалиной я в Москве как за каменной стеной. Когда, вернувшись домой, я стала рассказывать о ней, мама сразу поняла:

— Ты нашла настоящую подругу? Это хорошо, она позаботится о тебе в Москве.

Анечка заботилась, еще как заботилась! Они с ее мамой Людмилой Ивановной опекали меня в Москве, как бедную сиротку — подкармливали, добывали какие-то лекарства, водили по врачам, приносили в гостиницы горяченькую картошечку, пирожки с капустой и селедочку с огурчиком… м-м-м… И сейчас слюнки текут при одном воспоминании. Я не просто отдыхала у них в квартирке на Герцена, где стояла мебель еще Аниной прабабушки, было уютно и тепло, я забывала все свои печали, боль, обиды, несправедливость судьбы, отогревалась душой. Родной дом и вот эта квартира Качалиных — самые дорогие места в мире.

Анечка обещала проводить меня в последний путь и не забыть о двух Збышеках и маме. Я знаю, что проводит и не забудет…

А тогда она предложила нескольким певцам записать свои песни на пластинку, сделав сборник песен друзей.

А мне предложила сделать свой миньон с четырьмя песнями!

— Пластинку?! У меня нет на нее денег…

Я знала, что для того, чтобы записать пластинку, нужно нанять оркестр, договориться со студией, заплатить звукорежиссеру, заказать подходящую для записи оркестровку песен, потому что эстрада и запись в студии не одно и то же. Это стоило безумно дорого, а все мои концертные заработки съедала жизнь и необходимость шить новые платья (пусть даже самой), обувь на заказ (из-за большого размера ноги). Обидно, конечно, сознаваться в этом такой симпатичной женщине, но лучше объяснить свою несостоятельность сразу, чем подвести человека или влезть в немыслимые долги.

— Денег?

— Ну, на оркестр, оплату студии…

— Нет, студия оплатит все сама, вам останется только петь. Правда, гонорары у нас совсем небольшие, должна сознаться в этом сразу.

Гонорары?! Да я готова петь и бесплатно, лишь бы петь, записываться, а уж в Москве и собственную пластинку? Мне казалось грешно ждать за это гонорар, пусть и самый маленький.

Аня действительно организовала запись моих песен, пока всего четырех, но это была моя первая пластинка! Вышла она чуть позже, чем пластинка в Польше в фирме «Польске награння», потому что работу пришлось прервать из-за решения министерства отправить меня в Сопот еще раз.

Работа и работа, тогда я еще не умела записывать с первого дубля, требовалось несколько попыток, а еще много репетиций, чтобы все согласовать, чтобы звучало как можно лучше. А в свободные минуты бесконечные беседы обо всем на свете в квартире на улице Герцена (кажется, я могу найти эту квартиру с завязанными глазами), запах пирогов и доброта, окутывавшая, словно теплым облаком.

Это Аня предложила мне петь песни советских композиторов:

— Поверь, это твое.

Мы быстро перешли на «ты». А друзья и знакомые стали звать нашу пару «Аня светленькая и Аня темненькая».

Мой московский ангел познакомила меня со столькими интереснейшими людьми в Советском Союзе, что всех и не перечислишь. Прежде всего, конечно, с теми, кто создает песни. Она разыскивала интересные мелодии и присылала мне клавиры, даже сейчас, прекрасно понимая, что я не буду петь, что судьба больше не даст мне даже один шанс из тысячи вернуться, Анечка все равно шлет ноты. Это не бестактность, она изумительно тактична и доброжелательна, просто Анечка понимает, что единственное, что может отвлечь меня от боли — мои родные и музыка. Пока я жива, я должна петь, даже шепотом, даже только мысленно.

Качалина прислала мне клавир «Надежды» как раз тогда, когда эта самая надежда была мне нужней всего. Гипс, невозможность нормально вдохнуть, неподвижность, у левой руки не шевелятся даже пальцы, из еды несколько ложек молока… а Аня Качалина находит для меня песню о том, что надо быть спокойным и упрямым, чтоб порой от жизни получать радости скупые телеграммы…

В тексте песни тот самый смысл, без которого для меня песня не песня. О мелодии и говорить не нужно, у Александры Николаевны Пахмутовой все песни великолепны.

Аня на расстоянии почувствовала именно то, что мне нужно. Надежда мне нужна, надежда, что я справлюсь с переломанным, непослушным телом, что правильно срастутся кости, что вернется подвижность к суставам, смогут снова работать мышцы. Никто не гарантировал, что даже правильно собранная из кусков, скрепленная и загипсованная, я после освобождения из гипсового плена смогу двигаться не как робот или кукла, а как живой человек.

Меня предупреждали, почти пугали предстоящими неимоверными усилиями, которые нужно приложить, чтобы стала подчиняться левая рука, чтобы можно было не просто сесть на кровати, а встать, сделать первый и последующие шаги, чтобы стали послушными мышцы. Сросшиеся кости — это не все, нужно восстановить способность двигаться.

И вот когда у меня почти не осталось сил бороться за свою уже не жизнь, а возможность двигаться, Анечка прислала мне «Надежду». Разве можно сделать более душевный и своевременный подарок? Она на огромном расстоянии почувствовала, что именно мне нужно.

Стоило мне приехать в Москву, как Качалины принимались опекать меня вдвоем. Мама Анечки Людмила Ивановна немедленно засучивала рукава и брала в руки скалку, чтобы раскатать тесто и напечь вкуснейших пирожков с капустой. А еще у нее как-то особенно получалась картошечка во всех видах, что отварная с лучком и селедочкой, что жареная.

Я не избалована едой, дома не приучена к большому количеству разносолов не потому, что бабушка или мама чего-то не умели, а потому что на разносолы не было денег. Но даже картошечка у Людмилы Ивановны выходила не так, как у всех.