Анна Фаер (СИ) - Страница 109

- Разве? – спросил Макс безразлично.

«Молодец!» - радостно подумала я. А вот Саманта была задета его безразличием.

- Ты посмотри, как она хорошо написана! Её точно написал гений! – сказала она, поправив свои красиво завитые волосы.

Макс ухмыльнулся. И из-за одной этой ухмылки я поняла: сейчас он скажет что-то такое, за что мне захочется погладить его по голове.

- Глупец глупцу всегда внушает восхищение.

Цитата! Буало! Думаю, Саманта даже и не слышала о Буало. Но, вы смотрите, она разозлилась. Ответила Максу колкостью, а он никак не прореагировал.

- Ты это меня глупцом назвал? – спросила она злобно.

- Нет. Я говорил о современном искусстве в целом. Но, знаешь, когда человеку кажется, что все считают его глупым, обычно так оно и есть.

И он с холодным спокойствием развернулся и ушёл в противоположный конец зала. Если он не хочет говорить, он не будет. Это же Макс. Мы с Димой поспешили за ним.

Макс остановился у картины в серых тонах. Серой такой картины. И ужасно приятной. Я бы повесила её у себя в комнате.

- Вот это единственная картина, которая мне здесь нравится,- сказал он, даже не глядя на нас с Димой.

Он и так знал, что мы стоим у него за спиной. Он знал, что мы пойдём за ним. Он всегда и всё знает.

- Да, хорошая картина,- согласилась я. – А ты имеешь вкус.

- Я рисовал когда-то.

- Да? – я это слышала впервые.

- А почему раньше никогда не рассказывал? – это вмешался Дима.

- Зачем? Если бы я ещё хорошо рисовал, а так ведь дрянь одна выходила.

- Ничего не дрянь! Ты ведь всегда себя недооцениваешь! – вмешалась я.

- Недооцениваю? Может, недооцениваю. Но, запомни, Фаер, лучше недооценить, чем переоценить.

- Разве?

- Дурак считает себя очень умным, а мудрец видит себя дураком.

Я посмотрела на Макса вопросительно, а он пояснил.

- Шекспир.

- У меня нет причин не доверять Шекспиру,- я улыбнулась и сказала: – Давайте уйдём! Формально экскурсия закончилась, если экскурсовод замолчал. Мы имеем право уйти!

- Что же тебе здесь так не нравится? – спросил Дима.

- Я не люблю музеи. Настоящее искусство не в музеях нужно искать.

Мы улизнули.

Я шла по улице и рассказывала о том, как сильно мне не нравится современное искусство. И, как не странно, Макс вдруг принялся меня поддерживать. Я не разбираюсь в живописи, рисую я непонятно. В детстве моих нарисованных лошадей принимали за собак, а собак принимали за столы на очень высоких ножках. Я не разбираюсь в живописи. Но, в этом-то и вся прелесть! В этом ведь и заключается вся сладость того, что ты просто зритель. Ты можешь критиковать то, в чём совершенно не разбираешься. И именно этим я и занималась по дороге домой. Я избивала современную живопись. Избивала словесно, разумеется. И думаю, я избила её так, что срочно нужна реанимация.

Только вот Дима был не согласен. Он не был согласен со мной, едва ли не кричащей о том, что настоящие художники вымерли. Он не был согласен и с Максом, который говорил, что люди разучились ценить высокое искусство, поэтому им сейчас так легко навязать что-то безвкусное и дешёвое. Дима нас перебил и стал говорить с жаром о том, что ничего мы не понимаем. И он привёл всего лишь один факт, который всё-таки смог заставить меня замолчать.

Он говорил о том, что, когда Малевич нарисовал свой чёрный квадрат, многие тоже говорили о том, что это не искусство. Когда появился сюрреализм с его удивительными и нереальными образами, все тоже считали такие картины чудачеством и не больше. Ко всему новому нужно относиться со снисхождением. То, на что сегодня косо смотрят, завтра уже будет само собой разумеющимся.

И Дима говорил об этом так спокойно, что всё моё желание возмущаться и негодовать вдруг взяло и исчезло. Мне уже не хотелось клеветать то, чего я и не понимаю даже. К тому моменту, как моё воинственное настроение перестало быть воинственным, мы уже добрались до нашей улицы. Были выходные, хотелось ещё погулять. Я уловила подобное желание во взгляде Димы и поэтому сказала с важным видом:

- Я совсем не хочу уходить. Макс, у тебя есть кто-нибудь дома?

- Нет. Папа и младшие уехали сегодня утром. Только завтра вернутся,- он тут же уловил мой сияющий взгляд и вздохнул: - Отлично, мы идём ко мне.

Но я знала, что вообще-то он рад. Он тоже не хотел, чтобы мы разошлись. Ведь ещё был только полдень. Впереди столько времени!

Мы сидели в комнате у Макса. Он и Дима на кровати, а я на белом и мягком ковре.

С каким-то странным вниманием, я смотрела на свою руку, гладящую мягкий длинный ворс и сказала вдруг:

- Давайте порисуем.

- Ты серьёзно? – скептически улыбнулся Дима.

Наверное, в его понимание рисуют только маленькие дети.

- Да, я серьёзно. Мне скучно. И вам скучно.

- Ладно, давайте,- с какой-то едва уловимой радостью согласился Макс.

Он достал из стола листы бумаги, карандаши, и сказал:

- Я даже не помню, когда рисовал в последний раз.

- Я тоже! – я взяла белый, пока ещё пустой лист, и удобно утроилась на полу.

Мы принялись рисовать. Все молчали. У Димы постоянно что-то выходило не так, он начинал злиться, потом комкал бумагу и выбрасывал её в мусорную корзину. Это повторялась снова и снова. А потом он вдруг затих и принялся что-то увлечённо раскрашивать жёлтым карандашом. Он был очень увлечён, даже надул по-детски губы. Я смотрела на него долго, пока он не поднял голову и не спросил коротко:

- Что?

- Ничего! – я быстро уткнулась в свой почти пустой лист.

Я сама предложила рисовать, а теперь даже не могу придумать, что же такое мне бы изобразить. Да мне, наверное, и не хочется вовсе что-либо рисовать. Я просто-напросто хотела посмотреть на то, как рисует Макс. Он божественно поёт и играет на гитаре тоже неплохо. Неужели он ещё и рисует хорошо? Я его побью, если это так. Нельзя ведь быть хорошим во всём!

Я нарисовала букву «А» в круге и положила карандаш в сторону. Посмотрела на Диму: он всё ещё что-то раскрашивал. Правда, уже не жёлтым карандашом, а зелёным. Мне совсем не интересно, что нарисует Дима. Я помню, как в начальной школе, он нарисовал белых барашек, и его хвалила учительница. Сейчас, я думаю, он тоже нарисовал что-то похожее на барашек. Что-то милое, но совсем неинтересное.

Макс перестал рисовать. Окинул внимательно свой лист, а я тут же сказала громко:

- Всё! Показываем, что нарисовали! – я повернула им свою «А» в круге. – Как вам?

- Я ожидал большего,- бесцеремонно заявил Макс.

- А мне нравится,- подбадривающе улыбнулся Дима.

Не нужно мне улыбаться так подбадривающе! Это его улыбка говорила: «Ты рисуешь ужасно плохо, но ничего страшного». Но на самом деле я не рисую плохо. Мне ведь нравится эта «А» в круге. Он хотя бы понимает, что я изобразила то, как выглядит анархия? Сомневаюсь.

- А у тебя что? – бросила я Диме.

- Барабанная дробь,- произнёс он, а потом сам же и изобразил её, разворачивая лист бумаги.

Как я и ожидала! Он всё ещё на уровне белых и пушистых барашек. Правда, на этот раз это была ваза с цветами. Но вышло ужасно обычно. Как те цветы, которыми восторгалась Саманта.

- Мило,- я саркастично улыбнулась, а потом с интересом посмотрела на Макс.

Он ничего не сказал, просто молча перевернул лист бумаги.

Это было небо. Но это было не простое небо. Это было такое небо, каким его можно увидеть, если у тебя на глазах стоят слёзы.

- Это небо,- многозначительно произнёс Дима. – Небо за окном, на котором капли дождя.

- Нет! Не верно! – я победно улыбнулась. – Это небо, когда у тебя на глазах слёзы.

- Нет,- теперь улыбнулся Макс.

- Нет?

- Нет. Это небо, если смотреть на него, лёжа на дне бассейна. Это небо под водой.

Чёрт возьми, я хочу его ударить! Он и рисует замечательно! Слишком талантлив! Слишком.

- Никто даже не понял, что ты нарисовал,- хмыкнула я и встала с пола. – Давайте в карты поиграем.

Мы спустились в гостиную. Искали карты чертовски долго, так и не нашли их в итоге. Зато Дима, развалившись на диване, принялся рассказывать всякую чепуху, которой в его голове полным-полно. Теперь он лежал на диване, улыбался загадочно и говорил о том, как в полночь можно узнать, есть ли в твоём доме призраки.