Ангел Паскуале: Страсти по да Винчи - Страница 62

Великий Механик подался на стуле, его глаза внезапно восторженно загорелись.

— А как ты влетел! Это было самое чудесное зрелище, которое я наблюдал за последние годы. Я так долго просидел в башне, вдали от мира… Но мир нелепое место, в нем нет порядка. А мне нужен порядок, чтобы думать, нужен все больше. Самое странное в этих математических образах не то, что они порождают, как нам кажется, красоту, а то, что никто не может предсказать, какая геометрия ее породит. Уравнения для вычисления красоты не существует: она выплывает случайно, как обрывок песни вырывается из общего шума толпы, чтобы затем снова оказаться заглушённым им. Евклид считал, что геометрия является солидным основанием для верного истолкования мира, но даже в евклидовых толкованиях полно неразрешенных загадок. Я много раз сражался то с одной, то с другой загадкой… не исключено, что просто впустую тратил время. Возможно, в геометрии заключен некий иррационализм, который не вытекает из начертанных на песке аксиом. Но если опровергнуть несомненные факты геометрии, тогда придется отказаться и от архитектуры, и от искусств, от навигации и от ориентирования по звездам.

У Паскуале от волнения шла кругом голова: если все в мире непостоянно, тогда каждый волен сам выбирать себе судьбу. Ничто не закреплено относительно других вещей, все в мире свободно, верно только собственной сути. Ангелы и люди. Мир вещей и мир чувств. Он сказал:

— Но ведь Христофор Колумб открыл Новый Свет.

Якопо пожал плечами:

— Собираясь открыть что-то другое.

— Но остальные последовали по проложенному им пути. Пьеро ди Козимо, например.

Великий Механик согнул палец, и Якопо откашлялся и произнес официальным тоном:

— Мой учитель напоминает, чтобы я сказал тебе: этому Таддеи нельзя доверять. Не рассчитывай на его поддержку, Паскуале.

— Я кое о чем хотел просить тебя, Якопо. Когда я уйду, не мог бы ты навестить некий почтенный дом. Я туда никак не смогу попасть, но ты доверенное лицо самого Великого Механика, я уверен, тебя хорошо знают в этих кругах, — сказал Паскуале.

Якопо надулся от гордости. Он спросил:

— Кого именно?

Паскуале ответил и передал ему записку и по заинтригованному взгляду Якопо понял, что тот все сделает.

Великий Механик произнес с тоской:

— Если бы я был помоложе, я бы поплыл с тобой.

— Не говорите глупостей, — возразил Якопо. — Когда вы были моложе, вам ни за что не позволили бы отправиться в столь опасное путешествие, ведь вы представляете слишком большую ценность для города.

Разговор постепенно перешел на живопись. На ангела Паскуале.

Великий Механик слушал, а Паскуале объяснял, как он поставил перед собой задачу написать нечто новое, ангела, какого никто не видел прежде, но потом повисла пауза. Паскуале решил, что старик заснул, но внезапно тот заговорил:

— Знаешь, он не должен казаться суровым или горестным. Подобные чувства может испытывать человек, но не приближенное к Богу существо. Ангел должен быть вдохновенным, ведь он выполняет поручение Господа, но, кроме того, он прозревает будущее. Твой ангел должен знать, что Грехопадение освободит человека, поскольку до него человек был созвучен воле Божьей, а после падения он вынужден бороться, дабы обрести возможность слышать загадочную и величественную музыку, которой подчиняются сферы мироздания. Поскольку, падая, человек обрел возможность подняться выше ангелов.

— Как это, выше? Вы же не хотите сказать…

Великий Механик улыбнулся и приложил палец к губам. Они казались лепестками алой розы в белой шелковой бороде. Паскуале подозревал, что он красит их. Ноготь у старика был длинный, но тщательно вычищенный и покрытый каким-то веществом, придававшим ему перламутровый блеск.

— Не упоминай об этом. Здесь даже думать о подобном небезопасно.

Якопо пояснил:

— Синьор Таддеи близкий друг Ватикана.

А Великий Механик прибавил:

— Он скажет, что подобной гордыни преисполнился и Люцифер, и тогда он восстал и в тот же миг был повержен. Но Люцифер, Свет Несущий, был на Небесах, нам же некуда падать, мы можем только подниматься. Твой ангел предвидит это, а значит, он исполнен радости.

— Кажется, это весьма сдержанная радость. Возможно, задача мне не по плечу.

— Сомнения в том, сможешь ли ты выполнить работу, являются первым шагом. Когда ты знаешь, чего ты не знаешь, ты начинаешь приобретать знания. Иначе, в блаженном неведении, ты не узнаешь ничего. Меня всегда занимал вопрос, мудры ли ангелы или хотя бы разумны, ведь если они идеальные исполнители Божественной воли, тогда у них нет необходимости знать что-либо, раз они действуют по наущению Того, Кто знает все.

Стражник снова прошел мимо ворот, в пятый раз с тех пор, как Паскуале затаился в траве. Огни виллы просто светились за стенами, поблескивая холодно и далеко, словно луна.

«Изучение света, — сказал днем Великий Механик Паскуале, — займет годы. Если удастся записывать свет и движение света, это перевернет представления о восприятии времени». Он предвидел способ, которым можно ускорить медленный химический процесс и при котором свет выделяет серебро из соли, так что изображение будет проявляться каждую секунду, запечатлевая движение людей и животных. Подобные последовательности картинок, мелькающие перед глазами, будут имитировать движение, следуя одна за другой, прямо как в жизни. Якопо добавил, не без гордости, что учитель уже демонстрировал подобную технику перед Папой, но это, как известно Паскуале, был простой обман зрения. Среди механизмов, которые они собирались применить против воинов Джустиниани, был один, производящий подобный обман.

«Надеюсь, нам не придется использовать его, — сказал Паскуале. — По замыслу Таддеи я же должен торговаться с Джустиниани». Он на секунду задумался и обратился к Великому Механику: «Ваши наброски, господин, натолкнули меня на мысль, как лучше выполнить задание. Если вы уделите мне несколько минут, возможно, у нас появится шанс выторговать жизнь моего друга и обеспечить мое успешное возвращение».

Послышался топот несущейся галопом лошади, скрип упряжи и громыхание колес. Вверх по дороге ехал экипаж, запряженный взмыленной угольно-черной лошадкой. Ворота с лязгом отворились, из них поспешно вышли два стражника. Лежа на своем месте, Паскуале находился всего в нескольких braccia от ближайшего, видел его бледное лицо, затененное остроносым стальным шлемом: коренастый человек с густыми усами над толстыми губами, глаза голубые, словно лунные горы. Швейцарский или прусский солдат, каких нанимал для своих караванов Таддеи. Паскуале заметил, что солдаты обеих сторон опустили оружие и приветствовали друг друга по-братски.

Экипаж остановился. Ближайший к Паскуале стражник взял взмыленную лошадь под уздцы (она свесила голову и тяжело выдыхала воздух из ноздрей) и заговорил с кучером на гортанном прусском наречии. Возница засмеялся, стащил с головы широкополую шляпу, и рыжие кудри упали ему на лоб. В этот миг у Паскуале похолодело в груди. Кучером был слуга Джустиниани, тот человек, который вез ничего не подозревающего Джованни Франческо на смерть, который поднес Рафаэлю отравленный кубок, который охотился за Паскуале перед Палаццо делла Синьория, которого Паскуале видел за окном комнаты Никколо.

Стражник замахал, чтобы экипаж въезжал. Когда он медленно прогромыхал под аркой ворот, Паскуале поднялся и побрел по дороге.

Стражник инстинктивно поднял пистолет, затем успокоился, когда увидел, что Паскуале один. Его товарищ заговорил на ломаном тосканском:

— Никаких визитов. Ступай себе стороной.

— У меня дело к синьору Джустиниани, — сообщил Паскуале.

Он хотел вытащить из-за пазухи бумаги, но первый стражник снова поднял пистолет. Второй подошел, отвел в стороны руки Паскуале и забрал пачку бумаг.

— Для синьора Джустиниани, — повторил Паскуале.

— Мы передадим. Ты уходи.

Паскуале не предполагал, что его отправят восвояси, но с чего бы стражникам знать, кто он? Он сказал: