Ангел Паскуале: Страсти по да Винчи - Страница 5

Говорили, когда Рафаэль работает, он улавливает не просто оттенки лица модели, но даже мысли и индивидуальность. Но ангелов он не писал со времен своего ученичества, не считая изображения побега святого Петра из тюрьмы, и то ангел там был в тени. Если даже величайший художник в мире испугался темы, как же может Паскуале принять подобный вызов?

Хотя у Паскуале было видение и разорительно дорогая доска, подготовленная с особым тщанием, он не сделал ни мазка ради воплощения замысла. Он видел мельком, а может, ему казалось, будто он видел мельком, больше чем простую красоту или даже идеал красоты, но он не знал, как начать воплощать то, свидетелем чему он стал. Зато Паскуале чувствовал: если ему не удастся, значит, вся жизнь не удалась; он верил: если бы он сумел поговорить с Рафаэлем, великий живописец понял бы.

Несчастный наркоман Пьеро ди Козимо, болтающий о созданиях из миров, вплетающихся в этот мир, понимал больше остальных, но, несмотря на все его приключения на далеких побережьях Нового Света, у него оставался взгляд человека Света Старого, он не вполне отделался от его влияния. Что касается Россо, Паскуале даже не упоминал о предмете своего замысла учителю, не говоря уже о видении. Россо учил преодолевать технические трудности: перспектива, пластичность пространства, скорость, необходимая при письме темперой, и смелые исправления, которые новый герцог и прусский формуляр сделали допустимыми для масляной живописи, — он был хороший человек и щедрый хозяин, но в то же время легко раздражался и был консервативнее, чем хотел признать. Художники — те же ремесленники, от начала и до конца, был его девиз.

Колокольчик зазвонил к причастию. Идя за учителями Братства (Россо, который забыл исповедаться, вынужден был отстать), Паскуале и остальные ученики выстроились в линию вдоль перил, чтобы принять глоток кроваво-красного вина, тонкую облатку пресуществленной плоти. Когда Паскуале поднялся, чувствуя, как нежное тесто тает на языке, подслащенное бурым вином, он увидел, что Рафаэль скромно стоит на коленях в конце ряда, среди остальных представителей своей школы, словно он всего лишь обычный человек.

Причастие завершилось, за священников, отправлявших службу, помолились, паству отпустили, люди потянулись к задней двери, смешиваясь с зеваками и обычными горожанами, ожидавшими полуденной службы, которая должна была начаться, как только закончится эта. Ученики собирали знамена. Скатав свое знамя, Паскуале попросил одного из учеников мастера Андреа отнести его обратно. Он видел Рафаэля, идущего по проходу и беседующего с несколькими художниками.

Ученик, бодрый парень по имени Андреа Сквазелла, сказал:

— Бог замечает и воробья; наверное, и Рафаэль может удостоить тебя взглядом. Но Бог воробья только замечает.

— Надеюсь, я удостоюсь большего.

— Я знаю о твоих амбициях, но что до твоего таланта… — Когда Рафаэль проходил мимо, Андреа вцепился в Паскуале и сказал с насмешливой озабоченностью: — Тише, не упади в обморок. Он всего лишь человек.

Рафаэль был среднего роста, с мягким бледным лицом, темными кудрями до плеч. Его черная рубашка и костюм были из тончайшего голландского полотна, сшитые дорогим портным. Он сильно жестикулировал, подчеркивая какую-то мысль. Пальцы у него были тонкие, как у женщины, и такие длинные, словно в них были лишние фаланги.

Паскуале выдохнул, когда маленькая группка прошла мимо.

— Всего лишь человек, — повторил он.

— Хотя у некоторых иное мнение, — сказал Андреа. — Мастер Микеланджело считает, что твой Рафаэль нечто гораздо более низменное, чем человек. Что-то вроде вши.

Микеланджело шел по дальнему проходу, высоко держа голову, за ним следовали два его ассистента. Он напоминал военный корабль, выходящий из порта в шторм в сопровождении пары шлюпов.

— Мой учитель говорит, Рафаэль ворует идеи, — сообщил Андреа Паскуале. — Рафаэля тайно провели в Сикстинскую капеллу, когда Микеланджело ушел после рабочего дня, и в результате он немедленно перерисовал пророка Исайю, над которым тогда работал, словно тот был написан совместно, хотя об этом знал не только сам Микеланджело. Твой Рафаэль скорее декоратор, а не живописец.

— Если ты хочешь сказать, что его вдохновение начинается там, где у остальных оно заканчивается, тогда я на его стороне, — сказал Паскуале.

Андреа засмеялся и заявил, что у Паскуале нет совести.

— Я в отчаянии. Как я с ним заговорю?

— Скажи ему, что тебе нравятся его работы, — рассудительно предложил Андреа. — Или лучше подожди, пока мой учитель тебя представит. Вперед, Паскуале! Если ты не подойдешь к нему ближе, тебе придется громко кричать, а это не очень-то удобно. Даже во флорентийской церкви.

Андреа был родом из Урбино и считал всех флорентийцев невежами, особенно из-за того, как они открыто болтали во время мессы, даже по большим праздникам.

К этому моменту группа художников с Рафаэлем в центре почти дошла до двери. Кто-то вошел в церковь, как раз когда Паскуале двинулся вперед, и словно ветер всколыхнул кроны деревьев, потому что люди вокруг Рафаэля разошлись в стороны и попятились, оставив его один на один с вошедшим.

Это был крепкий мужчина средних лет, одетый по моде, больше подходящей двадцатилетнему юнцу: короткий серый плащ в каплях дождя и кружевная белая рубаха, вычурный камзол с невероятными разрезами и буфами, такие камзолы любили прусские студенты, рейтузы с разноцветными штанинами. На его взволнованном лице еще сохранялись следы былой красоты, которые угадывались в профиле и капризно надутых пухлых губах. Вьющиеся волосы были все еще густы, экстравагантно причесанные, они спадали до плеч.

Паскуале узнал его сразу: Джакомо Капротти по прозвищу Салаи, миланский любовник Великого Механика. Еще он заметил, что миланец пьян. Паскуале отступил, но Салаи все равно врезался в него.

— Может, стоит смотреть, куда идешь, — сказал Салаи, — когда рядом люди?

Паскуале огрызнулся:

— Прошу прощения, синьор, я не заметил Ваше Высокомерие.

Он сказал бы больше, но один из ассистентов Рафаэля, Джулио Романо, крупный мужчина средних лет, схватил Салаи за руку. Он отвел его в сторонку и зашептал:

— Не здесь. Не в этом месте.

Салаи сбросил его руку и расправил рукав.

— Пожалуй, но я упустил вас возле башни и хочу засвидетельствовать почтение теперь, если мне будет дозволено.

Романо развел руками.

Салаи обернулся к остальным и заговорил несколько несвязно:

— Миллион извинений, что пропустил ваше маленькое торжество. Я пошел не туда, мне сказали, вы обычно слушаете праздничные службы в другом месте, когда бываете во Флоренции. Как же я метался в поисках этой церквушки, в своем роде очаровательной, я уверен, хотя и безвестной. На самом деле я не сожалею, я здесь просто представляю своего учителя. Он давно уже уплатил взнос, раньше, чем ощутил подлинное призвание и покончил со всякой мазней. — Салаи повернулся к Рафаэлю. Полностью сфокусировать взгляд ему не удалось. — Так вот, художник. Что, собака бежит впереди хозяина? Примите мои комплименты по поводу выбора наряда для себя, синьор Рафаэль, и этих ваших прихвостней. Похоже, в данных обстоятельствах утро самое подходящее время. У вас, рисовальщиков, впереди целый день, даже у вас, синьор Рафаэль. Мы скоро затмим вас полностью, получив в свое распоряжение настоящий свет.

Кто-то из ассистентов попытался вмешаться:

— Если вы пришли с сообщением от своего хозяина, так говорите. Мастер Рафаэль слишком занят, чтобы тратить время на таких, как вы.

— Какие-нибудь любовные шашни, без сомнения. Сердечные дела, как выражаются в печатных листках. Что ж, я не из тех, кто становится на пути у любви.

Рафаэль засмеялся:

— Так вас никто и не посылал сюда?

Салаи ухмыльнулся, словно необычайно обрадованный тем, что его блеф раскрыт.

— Что ж, если на то пошло, нет.

Второй ассистент заметил:

— Насколько я помню, Лоренцо Медичи[10] был убит в церкви.