Ангел на мосту (рассказы) (-) - Страница 71

Я съел одну котлетку. Вкус ее показался мне странен, но я уже не различал, где кончается объективная реальность, а где начинается моя мнительность. Острое расстройство пищеварения заставило меня ночью встать и провести целый час в уборной. Кора как будто спала, когда я встал; впрочем, когда я вернулся, я заметил, что она лежит с открытыми глазами. Я был в большой тревоге и наутро приготовил себе завтрак сам. Ленч готовила прислуга, и я не боялся, что она меня отравит. Потом я пошел в сад читать своего Генри Джеймса, но по мере того как близилось время ужина, я чувствовал, как во мне нарастает тревога. Я пошел в буфетную, чтобы устроить себе коктейль. Кора уже приготовила ужин и находилась в другом конце дома. У нас на кухне есть чуланчик, в котором хранятся метлы и грабли. Я вошел туда и закрылся. Через некоторое время раздались Корины шаги. Она возвратилась на кухню. Порошок от вредителей хранится у нас в шкафчике на кухне. Я услышал, как она открывает дверцу этого шкафа. Затем она вышла в сад, и по звукам, которые доносились оттуда, я понял, что она посыпает розы. Она вернулась на кухню, а я не слышал, чтобы она поставила порошок на место. Поле моего зрения было ограничено замочной скважиной. Она стояла спиной ко мне, и я не мог судить, чем она посыпает мясо - солью, перцем или смертельным ядом. Она снова вышла в сад, а я покинул чулан и проскользнул в гостиную и, когда она позвала ужинать, вошел на кухню оттуда.

- Фу, как душно! - сказал я, садясь за стол.

- Да, в особенности в чулане, - сказала Кора.

Все время трапезы она просидела на своем стуле, ковыряя еду вилкой и без умолку болтая. Изредка она одаривала меня ясной и чуть лукавой улыбкой. После обеда я вышел в сад. Я отчаянно нуждался в помощи и вспомнил о дочери. Я забыл сказать, что Флора окончила школу Вилла Мимоза во Флоренции и затем поступила в Смит-колледж. Но с первого же курса она бросила учиться и поселилась в меблированных комнатах в Нью-Йорке с каким-то половым психопатом. Каждый месяц я высылаю ей деньги и дал когда-то обещание оставить ее в покое, но сейчас перед лицом опасности я чувствовал себя вправе нарушить уговор. Если бы только мне удалось с ней повидаться, - так мне казалось, - я бы убедил ее вернуться домой! Я позвонил ей и сказал, что должен непременно ее видеть. Она говорила со мной в очень дружелюбном тоне и пригласила к чаю.

На следующий день я поехал в город, перекусил там днем, проболтался несколько часов в клубе, играя в карты и потягивая виски. Флора объяснила, как к ней добираться, и я отправился по подземке в район, куда я не ездил уже Бог весть сколько лет. Как странно все сложилось! Я часто мечтал о том, как поеду проведать свою единственную дочь и ее возлюбленного, и вот наконец я и в самом деле к ним еду! В мечтах мне всегда представлялось, что наша встреча произойдет в каком-нибудь клубе. Он из хорошей семьи, Флора счастлива, лицо ее сияет, как у девушки, впервые познавшей сладость любви. Он серьезен, но не чересчур; умен, красив и излучает обаяние молодого человека, стоящего буквально на пороге своей карьеры. Я прекрасно понимал, сколько глупого самодовольства в этих моих грезах, но вместе с тем разве так уж они пошлы и нелепы, чтобы жизнь разбила их по всем пунктам, вместо клуба сделав сценой нашей встречи самую омерзительную из трущоб Нью-Йорка, а вместо серьезного молодого человека подсунув бородатого психопата? У всех наших знакомых дочери выходили замуж за подходящих молодых людей, отпрысков подходящих фамилий. И, теснимый пассажирами в подземке, я предался вначале чувству зависти к этим знакомым, а потом раздражению на собственную судьбу. Почему ей понадобилось сделать именно меня мишенью для своих ударов? Ведь я любил дочь, любил ее любовью сильной, чистой и естественной! Мне вдруг захотелось плакать. Все двери были раскрыты перед ней. В каких только живописных местностях она не перебывала! Да и среда, в которой она всю жизнь вращалась, казалось бы, благоприятствовала развитию всех способностей, заложенных в человеке.

Шел дождь. Я двигался в соответствии с полученными от Флоры указаниями, миновал трущобы и дошел до дома, в котором сдавались комнаты. Я прикинул, что дом простоял лет восемьдесят. Две колонны полированного мрамора поддерживали арку романского стиля. Он даже имел свое имя, этот дом. Он назывался "Эдем". Я мысленно увидел ангела с горящим мечом и согбенную парочку, прикрывающую свою наготу руками. Мазаччо? Ну да, мы тогда как раз приехали во Флоренцию навестить дочь. Я вошел в "Эдем", чувствуя себя ангелом отмщения, но, пройдя романскую арку, тотчас очутился в коридоре, более узком, чем проход в подводной лодке; влияние света на мое состояние духа, всегда довольно значительное, на этот раз было удручающим: в коридоре горели такие тусклые, такие убогие лампы! Мне часто снятся пролеты лестниц, и та, по которой мне пришлось подниматься сейчас, казалась мне одной из лестниц моих сновидений. Поднимаясь по ее ступеням, я слышал обрывки испанской речи, шум воды в уборных, музыку и лай собак.

Подстегиваемый яростью, а быть может, и выпитым в клубе виски, я три-четыре пролета взял с маху и вдруг почувствовал одышку; пришлось остановиться и делать унизительные усилия, чтобы захватить воздух ртом. Прошло несколько минут, прежде чем я мог продолжать свое восхождение, и остаток лестницы я поднимался не спеша.

Флора нацепила свою визитную карточку на дверь. "Привет, отец", сказала она бодро и подставила лоб. Он был приятный, свежий и крепкий, и на меня разом нахлынули воспоминания. Дверь с лестницы открывалась прямо в кухню, за кухней была комната, в которой они жили.

- Познакомься, папа, это - Питер, - сказала моя дочь.

- Привет, - сказал Питер.

- Здравствуйте.

- Смотри, что мы сделали! - сказала Флора. - Красиво, правда? Мы только что кончили. Это Питер придумал.

А сделали они то, что, купив в магазине медицинских наглядных пособий скелет с арматурой, понаклеили там и сям на его отполированные кости различных бабочек. Вспомнив увлечение моей юности, я определил некоторых из них и тут же подумал, что мне в те годы они были недоступны. На ключице скелета сидела Catagramme Astarste, в одной из глазниц - Sapphira и несколько экземпляров Appia Zarinda украшали лобковую кость.