Ангел Экстерминатус - Страница 3

— Что это такое? — спросил юноша у Мильтиада.

— На что ты смотришь?

— Вот на это, — он указал на гноящуюся рану в небесах.

— Я вижу только звезды, — пожал плечами Мильтиад.

— А звездный водоворот?

— Какой еще водоворот?

— Вы правда его не видите? — допытывался юноша. — Никто из вас?

Воины покачали головами, даже не догадываясь о существовании того, что, похоже, мог видеть только он. Причина, почему это так, стала еще одной загадкой этой ночи.

— Кто ты? — заговорил Мильтиад. — Мне следовало позволить тебе упасть, но…

Память подсказывала некое число, но нет, он не просто какой-то номер. У него есть имя, и теперь, услышав нужный вопрос, он понял, что знает его.

— Кто я? — переспросил юноша. — Я Пертурабо.

Маленькая деталь: практически незаметная, но все же имеющая значение. Существо: размером с палец, из клады крылатых, с сегментированным панцирем и хрупким экзоскелетом в красновато-коричневых разводах. Нитеобразные антенны на голове улавливали миллион разных запахов, которыми был насыщен воздух, но из-за того что по телу существа распространялось ядовитое оцепенение, они шевелились с необычной медлительностью.

Существо — кордатусский веспид — двигалось неверными шагами по изрытой рыжей грязи, что покрывала склон. От укреплений, выросших у подножия горы словно опухоль, поднимались вихри теплого воздуха, и эти анабатические ветра несли запахи войны — жженое железо, дым от химического топлива, мускусные ароматы масел, смазочных веществ и крови, связанные со сверхлюдьми.

Любому ксеноэнтомологу поведение существа показалось бы по меньшей мере странным. Его жевательные мандибулы щелкали вслепую, а лапки дергались, словно трехчастный мозг не контролировал импульсы, которые посылал по нервным стволам как будто в припадке. Раньше насекомое жило в улье на раскидистых ветвях высокого полеандрового дерева, но артиллерийский огонь уже давно превратил уступы агротеррас в изуродованную воронками пустошь, а от деревьев оставил только расколотые пни.

Пламя опустошило улей и убило его матку, однако остаточные следы феромоновых смол еще чувствовались, и веспид смог найти дорогу к улью. Что двигало им — простой инстинкт или желание умереть в останках того, что было его домом? По какой-то причине существо карабкалось по глинистым бороздам, но его долгое странствие ввысь окончилось ничем. Тело насекомого больше не могло сопротивляться токсину, введенному с убийственной методичностью, и веспид остановился. Он замер без движения на плоской вершине земляного уступа, над которым возвышалась осыпающаяся терраса из блестящего камня. Из стены во все стороны, словно растопыренные пальцы, торчали прутья ржавой арматуры, опаленные дочерна.

Казалось, что насекомое мертво, но дрожь движения еще пробегала по его брюшку и бокам. Голова раздулась, словно внутренности, заключенные в экзоскелет, взбунтовались в неистовом желании перекроить себя. Панцирь всколыхнулся от волн внутреннего давления, подвижные сегменты выгнулись, как будто хотели улететь прочь от гибнущего хозяина. От тела насекомого отделилась хитиновая пластинка, и под ней показался какой-то студенистый, извилистый вырост — новорожденный паразит, который утолял голод, пожирая внутренние органы своего носителя.

Организм-каннибал высвободился из оболочки, в которую превратился его родитель. Под воздействием воздуха его плоть сразу же начала твердеть: в одно мгновение она утратила прозрачность, и быстро растущий панцирь прошел через всю гамму мерцающих оттенков, напоминавших масляные разводы на воде — невероятные и завораживающие. Расколотая шелуха, оставшаяся от веспида, сломалась под весом паразита, который проходил через все этапы морфогенеза с ошеломительной скоростью.

Его плоть разошлась и выпустила наружу прозрачные крылья. По сравнению с телом они были длинные, как у стрекозы, и оканчивались мембранной паутиной подвижных ресничек. Крылья сделали первый взмах, и из-под тела паразита развернулся черно-золотой сегментированный хвост. Существо обрело идеальную симметрию.

Хотя его рождение было страшным и излишне мучительным, само создание, безусловно, отличалось красотой. Прекрасный лебедь, вылупившийся из грязных останков, — свидетельство того, что даже из небывалой жестокости может возникнуть невиданная красота. А потом на новорожденное существо опустился железный ботинок и втоптал его в грязь: циничное свидетельство — как будто кто-то в этом сомневался — того, что в этом мире нет ни справедливости, ни сострадания.

Владелец ботинка, а также всего громоздкого доспеха терминатора-катафрактария, смотрел на затянутую дымом гору и золотую цитадель, венчавшую ее вершину. Не подозревая, что он только что оборвал чью-то короткую жизнь, Форрикс изучал взорванные террасы Кадмейской цитадели и был вынужден с неохотой признать, что фортификации мастерски использовали особенности местной топографии и составляли единое целое с окружающим городом. Военные строители из Имперских Кулаков всегда действовали бесстрастно и эффективно, но их командующий понимал первую заповедь победителя: лучшее завершение кампании — это когда проигравшая сторона не чувствует себя завоеванной.

Железные Воины об этой заповеди редко вспоминали.

— Завоеватель укрепляет стены, и все склоняются перед ним как перед освободителем, — сказал Форрикс, оглянувшись на оставшуюся внизу широкую долину.

Вокруг цитадели зубчатыми линиями высились укрепления: стены, оплетенные колючей проволокой, дерзко рассекли нижний уровень города, без всякого почтения вторглись в жилые районы, в сельскохозяйственные и промышленные территории, и с той же наглостью осквернили природные красоты этого места. Редуты, бункеры и высокие донжоны росли, словно сталагмиты в пещере, и пелена дыма накрыла собой красную пыль долины.

Подошва крутого холма в самом центре огромного космопорта уже оделась в металл, и с каждым новым днем стальной каркас поднимался все выше — полз вверх подобно раковой опухоли, которая не остановится, пока не скроет под собой всю красно-охряную шкуру горы. За нарастающей железной обшивкой следовали новые участки фуникулерных рельсов большого сечения; по этим путям тяжелые бомбарды и гаубицы поднимут к огневым позициям, устроенным на скальных террасах. До сих пор обстрел вели в основном «Василиски», эти трудяги осадной артиллерии, но еще несколько дней — и более крупные орудия поднимутся достаточно высоко, чтобы посылать тяжелые бризантные заряды в сердце цитадели.

А после этого все будет кончено.

Ни одна крепость не устоит, когда за нее берутся мастера артиллерийского дела. Железные Воины сровняют этот холм Дорна с землей и не оставят и следа от Кадмейской цитадели — и не важно, какие технологические чудеса создали ее стены.

Какое-то время Форрикс наблюдал, как отряд пленных горожан тянет по склону длинные мотки троса в стальной оплетке. Люди обливались потом от неподъемного груза и кровью — от кнутов Обакса Закайо. За ними шли строительные машины, когтистые и с паучьими лапами: они бурили гору, чтобы установить стяжки и укрепить породу, как того требовали осадные инженеры. В этой работе было неумолимое и успокаивающее постоянство, но только те, кто был хорошо знаком с искусством строительства и разрушения фортификаций, могли оценить сложное взаимодействие логистики, планирования и физической силы. За всей этой жестокостью и рабским трудом, лишениями и насилием, которому подвергалась земля, скрывалось истинное искусство, скрывалась красота — необычная и редко кому заметная.

— Снова любуешься своими шедеврами, триарх? — спросил Барбан Фальк, поднимаясь на защищенный наблюдательный пост. Чуть выше поста располагались первые передовые укрепления, которые Имперские Кулаки возвели на этой планете; теперь они были разрушены.

— Любуюсь, да не своими, — Форрикс кивнул головой в сторону вражеских фортификаций.