Ангел боли - Страница 6

Зная об этом, Дэвид научился встречать взгляд Баст так прямо, как только мог, и шел к ней с намерением разговаривать, используя все, что он почерпнул из бесед с сэром Эдвардом Таллентайром.

Не столь легко было встретить взгляд темной сестры Сфинкс, Ангела Боли, но Дэвид приучил себя и к этому. Он пытался не думать о встречах с ней и никогда не был рад оказаться в её бесконечном саду разнообразных пыток, который был её реальностью, — но все равно старался встретить её так храбро, как мог.

После двадцати лет тесного знакомства он чувствовал, что встречает её не хуже, чем сумел бы любой другой, и даже осмеливался торжествовать, убежденный, что начал понимать истоки её душевной тайны.

Дэвид Лидиард считал, что ему повезло больше, чем другим, хотя ему и приходилось испытывать бесконечные ласки Ангела Боли. У него была любящая жена и дети, что он очень ценил. Кроме того, он получил дар озарения, сделав свои несчастья объектом изучения и исследования.

Когда вскоре после свадьбы видения и сны снова предъявили свои требования к империи его души, он решил, что изучение боли может стать его карьерой. Так Ангел Боли стала не только его мучителем, но и его учителем.

Он знал, что остальные, Баст и Сфинкс, станут экзаменаторами. И несмотря на то, что они подло лишали его самых полезных воспоминаний, Лидиард был твердо намерен стать в равной степени их экзаменатором. В то время как они использовали его, чтобы разгадать загадку мира людей, он делал всё возможное, чтобы прояснить тайну их существования и природы.

Однажды, думал Дэвид Лидиард, он будет в состоянии объяснить пути богов своим ближним. В отличие от Мильтона, он не считал, что такое объяснение может служить оправданием. Он никогда не воображал, что какое-то оправдание здесь вообще возможно. Кем бы ни являлись настоящие боги, они уж точно не были правы.

Дэвид Лидиард прислушивался к истории Джеймса Остена со смешанными чувствами. Ненадолго он позволил себе усомниться в ее реальности — но в конце концов, не мог отрицать очевидного. Двадцать лет ангелы не беспокоили Землю, они лишь изучали её и не вмешивались. А теперь, кажется, кто-то из них решил, что пришло время действовать.

Дэвид часто обсуждал с сэром Эдвардом Таллентайром возможность чего-то подобного. Было бы слишком оптимистично надеяться, что ангелы в итоге вернутся к своему вечному сну. Какая ещё причина могла быть во всех его кошмарных видениях, кроме приготовления к этому моменту? Даже если ангел, которого они называли Баст, не собирается действовать, тем не менее, следовало быть начеку по отношению к угрозам со стороны остальных.

Дэвид почувствовал странное облегчение от того, что момент наконец-то настал. Ему было бы неприятно почувствовать, что он потратил свою странную и болезненную жизнь на ожидание чего-то, что ему так и не удастся увидеть. Но его облегчение было неизбежно смешано со страхом. Он боялся не столько за себя, сколько за Корделию и особенно за детей. Он уже привык к своей болезненной связи с Демиургами, и ему было почти нечего терять, но перед его детьми лежало все, что может предложить человеческая жизнь.

Когда Остен довел свой рассказ до конца, мучительно подбирая нужные слова для описания чувств, которые он испытал во время удивительного нападения летучих мышей, Дэвид украдкой посмотрел на жену, стараясь понять её реакцию. Корделию поздно захватил фантастический водоворот событий двадцатилетней давности, но её роль была значительной. Она убила оборотня в доме своего отца, затем была похищена и попала к Харкендеру в Виттентон, где её грубо втолкнули в кошмарное видение Ада, сделав приманкой в ловушке.

Дэвид знал, что теперь она вспоминает все это довольно спокойно. Для неё кошмар тех дней давно рассыпался в прах. Она не видела его снов, и хотя у него не было секретов от неё, она не могла и вообразить, какими были его сны. Самым ярким её впечатлением от того первого безумного приключения было её яростное негодование по поводу решения сэра Эдварда не вмешивать её. Корделию до сих пор раздражало, что никто не пытался объяснить ей, что происходит, пока её не утянуло в Ад. И лишь тогда ее будущий муж решился разделить с ней ужасную ношу своего несчастья.

Дэвид подозревал, что она так до конца этого ему и не простила. Несмотря на то, что она любила его почти так же пылко, как он её, она никогда не могла до конца пережить, что он так легко согласился с требованиями её отца оградить её стеной неведения. И он знал, что все прошедшие годы она считала себя обделенной. Он умел заставлять себя не задумываться о том, что с ними произошло и как это могло повлиять на их понимание мира. Он, как и сэр Эдвард, стал ученым — естествоиспытателем, посвятившим себя разгадыванию сложнейших загадок жизни. Корделию связывало материнство и домашнее хозяйство.

Дэвиду было интересно, понимает ли она, что все начинается снова, и что на этот раз она является очевидцем, получившим привилегию созерцать зарождение тайны.

— Конечно, — смущенно сказал Остен, заканчивая свой рассказ, — это поддается рациональному объяснению, но… — Он коснулся своими узловатыми пальцами щеки, где остался узор незаживших царапин, нанесенных маленькими коготками.

Психиатр подался вперед, на край кресла, его глаза мерцали, отражая свет газового рожка. Дэвиду показалось, что гнев и озадаченность вернули Остена к жизни, в то время как истощение и скука привели его почти на край забвения. С тех пор как умерла его жена, Остен, казалось, лишился эмоций, но теперь он пылал негодованием. Дэвид также заметил кое-что особенное, что-то, что Остен сохранял в тайне по сентиментальным причинам. В его голосе звучала нотка триумфа, несмотря на то, что он признавался в поражении.

— Я осмелюсь предположить, — сказал Дэвид, изображая рассудительность, так, словно его вынуждали это делать, хотя в душе чувствовал совсем иное, — что нет ничего сверхъестественного в том, чтобы летучие мыши напали на человека. С другой стороны, я не собираюсь переубеждать вас, если вы настаиваете на своем. Но кто бы ни похитил тело одного из ваших пациентов, у него должна иметься на это причина, и вы не убедите меня в том, что тело несчастного понадобилось лишь анатому-отступнику. Вы уверены, что не знаете человека, который с вами заговорил?»

— Я совершенно уверен, — сказал Остен с оттенком самодовольства в голосе. — Я никогда его раньше не видел.

Вот оно, подумал Дэвид, устраиваясь поудобнее на кушетке и вздрагивая от боли в руках и позвоночнике. Вот оно, откровение.

— Но когда я впервые взглянул на них, — снова начал Остен, — свет фонаря ненадолго осветил лица его сообщников. Я думаю, что даже смогу назвать одного из них. Я не уверен — я не видел этого человека двадцать лет — но по-моему это был Люк Кэптхорн.

Корделия выпрямилась при звуках этого имени.

Остен, не заметив её реакцию, принялся объяснять:

— Он жил со своей матерью в сторожке, когда Хадлстон принадлежал монахиням.

Корделия, которая с трудом сдерживалась, чтобы не перебить этот бесполезный комментарий, все-таки добавила:

— Это тот самый человек, который похитил меня у вас и отправил в дом Джейкоба Харкендера.

Дэвид опустил ладонь на её руку, чтобы успокоить и ободрить жену, но она, казалось, была не рада этому жесту.

— Это может означать, что за всем этим стоит Харкендер, — предположил он. — Трудно поверить, что он жив, спустя столько лет… даже если он выжил при пожаре, уничтожившем его дом. Однако…

— Человек, укравший тело, явно не был Джейкобом Харкендером, — сказал Остен. — Я не думаю, что Харкендер с этим связан. Каким бы он ни был колдуном, секрета вечной молодости он не знал.

— Тем не менее, — терпеливо заметил Дэвид, — человек мог быть им послан. Когда Гилберт Франклин впервые отправился в Виттентон по поручению сэра Эдварда, Харкендера очень интересовало, где находится тело Люсьена де Терра. Я не думаю, что кому-то ещё могло понадобиться похитить его.