Ангел - Страница 13

Имоджен была рада снова оказаться на улице, выйти из дома Клэр Морган, превращенного в подобие инкубатора с воздухом таким душным и теплым, что, казалось, от него можно заболеть. Она дышала полной грудью, не обращая внимания на множество крайне неприятных запахов из промышленных контейнеров на колесиках, стоявших в проулке рядом со штаб-квартирой благотворительной организации.

– Вот уж никак не могла предположить, что буду настолько счастлива вдыхать аромат не самых свежих шашлыков.

– Брось, хороший шашлычок с овощным салатом и с острым томатным соусом можно есть хоть пять раз в день!

– Теперь ты мне отвратителен.

Она улыбнулась и пошла по улице.

Тюремная постель оказалась крайне неудобной. Одеяло кололо тело, а подушка… Уж лучше бы ее не было вовсе. Зато имелся матрац, которого не полагалось в камере полицейского участка. Гэбриел закрыл глаза, упорно стараясь не обращать внимания на обстановку. Он думал об Эмме и ее светлой коже. Вместо пудры она наносила на лицо тальк, чтобы выглядеть еще белее, и, когда они целовались, на губах ощущался его привкус. Парень представил, как их губы сливаются, и у него перехватило дыхание. Он даже не мог попросить ее дождаться его возвращения. Возможно, пройдут недели, прежде чем назначат дату суда, его неизбежно приговорят к заключению, а Эмма будет жить как обычно.

Они не виделись всего девять дней, а Гэбриел уже почти разуверился, что им суждено когда-нибудь снова быть вместе. Лишившись надежды, он не знал, в чем еще обрести опору. У него и раньше бывали связи с девушками, но эта стала чем-то принципиально иным. Эмма казалась ему единственно возможной избранницей. Они очень подходили друг другу. Гэбриел и вообразить не мог, каково это – никогда больше не увидеть ее. От этой мысли сводило живот.

Затем он поймал себя на воспоминаниях о том злополучном вечере. Почему он не обыскал будку, прежде чем развести огонь? И вообще, зачем пошел туда? Он заслужил наказание. Он отнял чью-то жизнь.

Радовала темнота в камере. От здешнего воздуха, нездорового, нечистого и застоявшегося, болели глаза. Гэбриел с силой вдохнул, мечтая как следует расправить легкие. Хотя сойдет и так. Он сглотнул, чтобы избавиться от слез, собирающихся под веками и готовых вот-вот вытечь из воспаленных глаз.

Но ведь это какая-то большая и нелепая ошибка, правда? Тюрьма? Он никак не мог попасть в заключение. Это совершенно нереально. Всего неделю назад они с Эммой строили планы на лето. Теперь все, о чем они говорили, исчезло. Не будет ни возвращения в колледж, ни работы во время каникул. Больше нет ни надежды, ни будущего. То есть будущее его, конечно, ждет, но не то, на которое он рассчитывал, какого хотел. От этого уже никуда не денешься. Просто невозможно. Человек умер по его вине. Другие потеряли отца, брата, сына. И все из-за непроходимой глупости Гэбриела.

Он не мог жалеть себя, только злился. Онемение внутри исчезло. Он так долго уделял все внимание поведению, старанию никого не настроить против себя, что не разрешал себе чувствовать. Глаза больше не жгло, и Гэбриел понял, что плачет. Слава богу, что сейчас он совершенно один.

Гэбриел повернулся на бок и подтянул колени к груди. Его охватило невероятно сильное ощущение свободы от внешнего давления. Он дал себе волю и задышал нормально, как казалось, впервые за неделю. Слезы текли, пока не иссякли. Краткий всплеск эмоций неожиданно успокоил Гэбриела. Дыхание нормализовалось, мыслями он вернулся к Эмме, сожалея, что у него нет футболки, чтобы хотя бы вдохнуть ее запах.

Неожиданно он заметил свет, словно окно в царящей повсюду кромешной тьме. У Гэбриела замерло сердце, когда он услышал скрежет металла о металл. Засов отодвинулся, дверь открылась, донесся шум и легкий звук шагов. Затаить дыхание или притвориться крепко спящим? А может, повернуться и посмотреть? Гэбриел сжал кулак, готовый ударить любого, кто притронется к нему. При аресте никто ни о чем таком не говорил, но легко было догадаться, о чем все думают. Точно такая же мысль первой пришла в его голову, когда ему объявили, что отправляют в тюрьму. Для простых людей изнасилования в местах заключения – всего лишь предмет для шуток. «Только не роняй мыло». Но анекдот перестал быть смешным, стоило тюремным воротам открыться, а фургону въехать во внутренний двор.

Теперь до Гэбриела доносились перешептывания в его камере, но преувеличенно громкий стук сердца, отдающийся в ушах, не позволял расслышать ни слова. Никогда в жизни Гэбриел не чувствовал себя до такой степени уязвимым и беспомощным. Это куда хуже обыска с раздеванием до полной наготы, проведенного, по крайней мере, при ясном свете дня. Ужаснее первого посещения столовой, где пришлось лицом к лицу столкнуться с неизвестностью под пристальными взглядами остальных заключенных. Гэбриэл не понял, кто шепчет, но это точно был не один человек. Постепенно стало ясно, что явились не по его душу. Они рылись в вещах Джейсона, чтобы унести их с собой. Гэбриел слышал, как с койки скинули матрац, чтобы проверить, не спрятано ли чего под ним.

Что же натворил сокамерник? Где он сейчас? На протяжении всех девяти дней, минувших после его исчезновения, никто из заключенных или охранников не произносил имя Джейсона. Гэбриел не хотел навлечь на себя неприятности и тоже молчал, но ему казалось странным, что все так быстро смирились с пропажей человека. Почему никто не проявил ни малейшего любопытства? Заключенные совершенно не интересовались происходящим, и это тревожило Гэбриела даже сильнее, чем необъяснимое исчезновение соседа.

Только убедившись, что он снова один, Гэбриел осмелился пошевелиться. В камере снова стало темно и совершенно тихо. Он дал глазам привыкнуть и повернулся. Ему хотелось знать, что они забрали. На всякий случай он двигался так, словно по-прежнему спит, лишь чуть приподнял веки. Пропали все вещи Джейсона, и его опустевший шкаф стоял распахнутый настежь. От книг и фотографий, прикрепленных к стене, тоже не осталось и следа. Словно и не было здесь никогда никакого сокамерника.

Имоджен постучала в дверь церкви и легонько толкнула ее. Створка тут же распахнулась. Внутри никого не было. Имоджен не считала себя хоть сколько-нибудь религиозной, но находила атмосферу храма успокаивающей: потертые деревянные скамьи, танцующий свет, проникающий сквозь окна с витражами, запахи благовоний и горящих свечей. Это напоминало детство. Мать всегда пользовалась благовониями и оставляла свечи на ночь. Истинное чудо, что ничего ни разу не загорелось. Мама писала картины при свечах, и, вспомнив это, Имоджен поняла, почему ее влечет к церквям. Здесь она вспоминала маму, в полумраке умиротворенно пишущую картину, а не полоумную мамашу, забывшую забрать дочь после уроков.

– Эй! Здесь есть кто-нибудь? Здравствуйте! – сдержанно произнесла Имоджен.

Эдриан не обладал таким терпением. Он двинулся к алтарю по центральному проходу.

– Эй!

Его голос мог быть эхом оклика Имоджен.

Несколько секунд спустя сбоку от алтаря открылась дверь и вышел священник.

– Я – отец Беркели. Чем могу помочь?

Имоджен присоединилась к Эдриану, они достали полицейские удостоверения, и улыбка священника слегка утратила дружелюбность.

– Мы проводим расследование. Нам сказали, что бездомные часто посещают церковь. Нас интересует, не заметили ли вы, что кто-то из них в последнее время пропал, – сказала Имоджен, а Эдриан подошел к стойке с круглым подсвечником, маленькие огоньки на котором горели даже в пустом церковном зале.

– Все не совсем так. – Отец Беркели ответил вежливо, но ему явно хотелось поскорее выпроводить их. – Сюда приходят не одни и те же, а разные люди.

– Вы знали мужчину по фамилии Брикс? – спросила Имоджен.

– Да, он иногда приходил в церковь. Странный человек. Я порой делю трапезу с кем-то из паствы. Дважды Брикс принимал приглашение и обедал у меня, но больше я его не звал.