Андрей Сахаров. Наука и свобода - Страница 34

Интересы дела… Что же это было за дело, которому служил Курчатов?

На горизонте всегда, конечно, виделось унверсально-благородное предназначение – «наука на благо человечества». Но в 1940-е годы это было прежде всего военное дело – оборона страны, и Курчатов тогда, по свидетельству Сахарова, говаривал: «Мы солдаты».

Простую солдатскую психологию у советских физиков, занятых в ядерном проекте, помогли создать американские атомные взрывы. Сталинской пропаганде было из чего сделать новое отношение к недавнему союзнику по войне с фашизмом. Сверхмощное оружие американцы создавали втайне от союзника, вынесшего главную тяжесть войны с фашизмом, и применили против гражданского населения японских городов. Американская ядерная монополия легко воспринималась как прямая военная угроза родной стране – и всему коммунистическому будущему планеты.

Солдату не полагается оценивать командира, и не осталось прямых свидетельств, как воспринимал Курчатов своих командиров – Сталина и Берию. Со Сталиным он встречался всего дважды (в 1946 и 1947 годах), листок с записью впечатлений от первой беседы хранил в своем личном сейфе до конца дней, огромный портрет вождя оставил в кабинете и после того, как разоблачили «культ личности»[146].

С Берией же Курчатов общался достаточно часто, чтобы получить представление о его личности. Эта личность сильно разочаровала Терлецкого. У него осталось в памяти, как осенью 1945 года, в ожидании вызова Берии, его помощник, «двухсоткилограммовый яйцеподобный толстяк» Кобулов рассказывал о «девочках» московских и стокгольмских: «Таков был этот первый помощник и, как я в дальнейшем узнал, палач и садист, лично участвовавший в пытках заключенных. Да! Не так я представлял себе окружение главного блюстителя революционных законов». И сам Берия – «стареющий, со слегка сужающимся кверху черепом, с суровыми чертами лица, без тени теплоты или улыбки, произвел не то впечатление, которого я ожидал, видя до этого его портреты (молодой энергичный интеллигент в пенсне)»[147].

Как Курчатову удавалось поддерживать у себя ощущение солдата коммунизма при таком командире? В боевых условиях некогда размышлять, надо действовать, да Курчатов и не был мыслителем по природе. Когда в 1959 году Сахаров с восторгом отозвался о Курчатове своему коллеге, тот предостерег: «Не переоценивайте [его] близости к вам. Игорь Васильевич прежде всего – «деятель», причем деятель сталинской эпохи; именно тогда он чувствовал себя как рыба в воде»[148]. Сахаров видел долю правды в этих словах, но лишь долю. Ведь он и сам себя чувствовал причастным к тому же самому делу – обеспечить для страны мир после ужасной войны. Много сил отдав этому делу, он «невольно, – по его собственным словам, – создавал иллюзорный мир себе в оправдание».

Создавать иллюзорные миры для психологической самозащиты, не задавая себе слишком трудных вопросов – в природе человека. Успешно созидали их и участники советского ядерного проекта. Среди немногих исключений был Ландау, которому попросту не из чего было строить иллюзии; он работал для «левой» руки Берии за страх, основанный на личном знакомстве с карательной «правой» рукой образца 37-го года.

А для большинства физиков Берия был прежде всего привычным портретом на стене в иконостасе других советских вождей. Между физиками и портретом находился Курчатов, жизнерадостный, обаятельный, заражающий исследовательским энтузиазмом, связывая каким-то образом мир нейтронов и мезонов с высшими государственными интересами. Представлявший эти интересы маршал госбезопасности вполне мог восприниматься Курчатовым как деятель, преданный тому же делу, что и он, и так же – головой, – отвечающего за успех этого дела. Так видел его и Сахаров: «Для меня Берия был частью государственной машины и, в этом качестве, участником того «самого важного» дела, которым мы занимались».

Успех советского ядерного проекта говорит и о деловых качествах Берии. Смертельный страх перед «органами» и огромные ресурсы рабсилы ГУЛАГа не исчерпывают вклад маршала в создание ядерного оружия. Ему приходилось принимать важные – а значит, смелые, – решения, далеко выходящие за его среднее образование архитектора-строителя[149]. Ему надо было уметь разбираться не в ядерной физике, а в людях, которые в ней разбираются.

О его деловитости ясно говорит избрание Ландау в 1946 году в академики, минуя ступень члена-корреспондента. Это по приказанию Берии в 1939 году Ландау выпустили из тюрьмы, несмотря на его антисталинскую листовку. Берия поверил тогда поручительству Капицы, что Ландау «является крупнейшим специалистом в области теоретической физики и в дальнейшем может быть полезен советской науке»[150]. Осенью 1945 года к этому свое слово добавил Нильс Бор. Вернувшись из Копенгагена, Терлецкий докладывал Берии об итогах поездки и вынужден был также сообщить мнение Бора о Ландау, как наиболее талантливом молодом теоретике из тех, кто работал у него. Уклоняясь от ответа на конкретные вопросы, Бор сказал, что «квалифицированные физики, такие, как Капица или Ландау, в состоянии решить проблему, если им уже известно, что американская бомба взорвалась»[151].

Знаменитому датскому физику председатель Спецкомитета тоже поверил. И хотя сам Капица отказался участвовать в «решении проблемы», Берия разрешил избрать «врага народа» Ландау в академики – пусть приносит пользу. Следственное дело в архиве ГБ ему в этом поможет.

Если на счету Берии больше крови, чем у других верных соратников Сталина, то это «заслуга» должности, которая ему досталась. От товарищей по Политбюро он, похоже, больше всего отличался свободой от идеологии. Помимо придворных интриг и изобретательного политиканства (которым была и экспедиция к Бору) на его счету были и смелые инициативы государственного масштаба. Сразу после окончания войны, в 1945 году, Берия, например, представил Сталину проект ограничения карательной силы внесудебного «правосудия» (будто предвидя, что с ним самим через восемь лет товарищи расправятся именно таким особым порядком). Вождь отклонил проект наркома, – для пользы своего дела[152].

Лаврентий Берия командовал не только советской ядерной физикой, но и некоторой частью западной. Одним из его бесценных внештатных сотрудников был Клаус Фукс, благодаря которому важнейшая информация из самых недр американского ядерного проекта попала на стол Курчатова.

Чем объяснить феноменальные успехи советской разведки в 1940-е годы, когда она бесплатно получила огромную научно-техническую информацию? Когда знакомишься с биографиями тогдашних советских агентов, становится ясно, что фактически их завербовали не разведчики-профессионалы, а идеалы и мифы социализма. И содействовал этому, прежде всего, германский фашизм.

В 1933 году, вскоре после прихода Гитлера к власти, двадцатилетний студент-физик Клаус Фукс под угрозой смерти бежал из Германии в Англию. Он вырос в семье протестантского пастора с социалистическими симпатиями. Отказавшись от религии и вступив в компартию, Клаус сохранил семейную традицию нравственного идеализма и общественного служения. С началом второй мировой войны антифашист Фукс был тем не менее интернирован в Англии, как немец, и только благодаря своим уже проявившимся научным способностям через полгода пребывания в лагере оказался на свободе. Он начал работать в британском ядерном проекте, а затем присоединился к американскому. Работал в Лос-Аламосе и был посвящен в главные ядерные секреты. По собственной воле он связался с советской разведкой и не раз передавал научно-технические результаты, к достижению которых и сам был причастен[153].