Андрей Кончаловский. Никто не знает... - Страница 36
семейном кругу. «Щелкунчик» Кончаловского показал, насколько современникам режиссера не
под силу узнать себя самое в аллегории на темы хрестоматийных событий XX века.
Но Кончаловский вовсе не пугает. Он напоминает о катастрофах недавней истории. И
главными героями, естественно, становятся дети, поскольку только они со своим
мечтательно-наивным восприятием мира могут предчувствовать его глубинные колебания,
готовые обернуться той самой бездной, которую хорошо чувствовали зрители еще второй
половины XX века в картине Калатозова-Урусевского «Летят журавли», а потом — и в
«Ивановом детстве».
Кончаловский в свое время противился введению в финал «Иванова детства» обгорелых
трупов семьи Геббельса, среди которых были и тела детей. В начале нового столетия режиссер
считает оправданной «рискованную эстетику» Тарковского. Это видно и по фильму о
Щелкунчике. Его изобразительное решение построено на умышленно жестком стыке миров:
идиллически безмятежного мира легкомысленной Вены, в которой расположился такой же
внешне безмятежный дом Мэри, и отвратительного канализационного мира крыс.
В чуткой душе Мэри, в отличие от ее близких, поселяется безотчетная тревога. Она не
видит крыс, уже проникших в их дом, но предчувствует их. Предчувствие рождается и оттого,
что родители в очередной раз покидают детей, занятые своими взрослыми играми, и оттого, что
так неуемен Макс в своей агрессии.
Вся эта тревога обретает форму во сне, который, собственно, и составляет большую часть
картины. Режиссер делает едва уловимым переход от яви ко сну, как бы овеществляя выражение
дядюшки Альберта о том, что и реальность — это иллюзия, но уж очень убедительная. И
сновидение превращается в сражение детей со всеобщей «крысификацией».
Выстраивая сюжет своей фантазии, авторы фильма в качестве образа подавления
населения сновидческой страны (той же усыпленной вальсами Вены), где правит принц Эн-Си,
превращенный в Щелкунчика мамой Крысиного короля, избирают кремацию Предводителем
крыс детских игрушек. И дым, который валит из труб новоявленного крематория, закрывает
ненавистное крысам солнце, лишая мир тепла и света.
Игрушки в фильме — воплощенная человечность, а не только наивный светлый мир
детской фантазии и игры. Игрушки еще и метафора живого искусства, уничтожаемого
Крысиным королем, очень напоминающим в своем парике «короля поп-арта» Энди Уорхолла. В
этом персонаже, комплексующем перед мамашей, угадываются и события детства Уорхолла.
В фильме появляется не только «Энди Уорхолл», но и акула Дэмьена Херста, не раз
упоминавшаяся в публицистике режиссера как пример современного «искусства». Херст, купив
мертвую акулу за гроши, опустил труп в стеклянный куб и залил формальдегидом. Так родилось
«произведение» под названием «Физическая невозможность смерти в сознании живущего»,
которое в 2004 году было продано за 12 миллионов долларов американским коллекционерам, а
затем подарено Нью-Йоркскому музею.
«Эта покупка, — сообщает Кончаловский, — сразу поставила Херста в ряд самых дорогих
художников в истории, наряду с Кандинским, Малевичем и Джаспером Джонсом. Самое
интересное, что об этой, можно сказать, жульнической операции, ничего не имеющей общего с
искусством, пишут с восторгом, а Херст снискал славу «супермодного» продукта современной
британской культуры».
4
Существует прозаический пересказ фильма Кончаловского, талантливо исполненный
Мариэттой Чудаковой и адресованный маленьким читателям как вполне авторская современная
сказка. Повествование ведется от лица героини. Здесь читатель найдет и программный
«шлягер» Крысаря, исполнение которого завершается уничтожением акулы.
Дядюшка Альберт, рассказывает Мэри, посоветовал содержание «шлягера» «намотать себе
на ус и принять к сведению всем, кто действительно хочет жить в Свободной стране. Потому
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
69
что Свобода нуждается в повседневной о ней заботе — как дети, животные и растения. А без
этого она может зачахнуть, и любой тиран легко ее погубит». В этом этический пафос и
картины Кончаловского.
Пел же самовлюбленный Крысецкий о том, что у людей БЫЛ ИСТОРИЧЕСКИЙ ШАНС,
но они жили уж больно весело и беспечно. Люди упустили свою Свободу. И после ее падения
кончилось ВРЕМЯ ЛЮДЕЙ и настало ВРЕМЯ КРЫС.
Крысы — хтонические существа, посланцы мрака. Их мир — мир без солнца. Их надо
бояться, но с ними и надо бороться. А главное — помнить, как сказал Щелкунчик, поразив этим
свою спутницу: «КРЫСЫ ВСЕГДА ГДЕ-ТО ЕСТЬ».
Существует понятие «трагическая тревога». Ее утрата губительна для человека. Добро не
должно предаваться естественному человеческому легкомыслию и забывать, что от носителей
зла всего и всегда можно и нужно ожидать. Крысы всегда где-то есть! Причем появляются они в
кадре как раз тогда, когда Макс ломает игрушку или родители оставляют детей, занятые своими
взрослыми увлечениями.
Есть в фильме трагикомичный образ катастрофической беспечности, неготовности
взрослых встретиться со злом в его крысином обличии. Когда крысиное войско оккупирует
страну принца Эн-Си и уже марширует по ее улицам, сея страх и панику, на строй солдат
отчаянно бросается один из граждан и скорее из страха, чем от излишней смелости, колотит по
серо-зеленым каскам… букетом цветов. Образ печальный, поскольку ясно говорит нам,
живущим в XXI веке, о том, что людей мало чему учит исторический опыт.
Крысарь в исполнении Туртурро фигура непростая. Он весьма образован. Мало того, он в
своем роде эстет, художник. Он хороший психолог. Ему знакомы слабости человеческой натуры.
Оттого он поначалу и завлекает в свои сети Макса. Зло тем и опасно, что в нем есть своя
мрачная эстетика, притягательная сила.
Но Крысиный король внятен Максу еще и потому, что Крысарь сам —
подросток-комплексатик. Он у Кончаловского — вечный недоросль, который ненавидит мир и в
особенности — счастливых детей. Он испытывает эстетическое наслаждение, коллекционируя
изображения детских лиц, искаженных плачем.
Сам же он находится под пятой подавляющей его матери. Тяга его к «крысобайкам» и ко
всему подобному — не что иное, как образ увлеченности современного подростка миром
виртуальных игр, часто подменяющим живой контакт с действительностью.
5
Режиссер поставил в центр сюжета семейного фильма не застывшее, а созревающее
детское сознание. Мэри, впрочем как и Макс, взрослеет в течение фильма. Есть надежда, что и
юный зритель станет чуточку взрослее, если — с помощью старших — вживется в картину.
Детское как сюжетообразующее начало, заявленное во вгиковской короткометражке
«Мальчик и голубь», с тех пор не покидает картин режиссера.
В «Ближнем круге» именно дитя круто поворачивает сюжет от политической сатиры к
драме трудного обретения отцовства. В фильме показан детский спец-приемник, собравший под
своей неласковой крышей детей «врагов народа». В кадре одно за другим возникают детские
лица вместе с личиком главной героини — Кати Губельман. Эти лица — образ катастрофы, в
которую погрузилась страна. «Сталинизация» бьет по самому хрупкому в основах нации — по
детскому первоначалу.
И в «Щелкунчике» появятся фотографические изображения плачущих детских лиц —
маниакальное пристрастие эстета Крысаря. Фантазийная «крысификация» срифмуется с
реальной «сталинизацией».
И там и здесь подавление живого, «детского» — иными словами, растущей жизни в
индивидуальном, так сказать частно-семейном, смысле. И там и здесь — слепота взрослого
мира, соблазненного миражными ценностями и забывающего, что «крысы всегда где-то есть».