Андрей Кончаловский. Никто не знает... - Страница 27

драку без раздумий. «Маменькин сынок» Андрей драк избегал.

Младшая дочь Юлиана Семенова рассказывала, что отец ее, только для того чтобы иметь

деньги на посылки политическому заключенному Семену Ляндресу, работал в должности

«груши» для профессиональных боксеров. Его колотили на ринге почем зря, после чего он

получал соответствующую сумму. Так что удар держать Юлик привык и всегда был в

готовности ответить.

Эта незнакомая и недоступная стойкость не могла не привлечь Андрея. Впрочем, она была

бы привлекательной для любого юноши его лет. Понятно, что привлекали в Юлике и его

брутальность, и стремление выглядеть настоящим мачо вроде кумира отечественной молодежи

1960-х годов Хемингуэя. Но это была форма явления, суть которого состояла, по-видимому, в

сильнейшем внутреннем напряжении человека, вынужденного едва ли не всю жизнь принимать

одинокую боксерскую стойку в стране, с юности обеспечившей его этим одиночеством.

Разговоры с Ляндресом-младшим заметно повлияли, по словам Кончаловского, на

формирование его взглядов; в частности, именно Юлику Андрей был обязан своим

«диссидентством», а точнее, пониманием того, что мир неоднозначен и противоречив.

В семье Кончаловских Юлика полюбили с первого его появления. И сам он, по словам его

младшей дочери, крепко привязался и к Никите, и к Андрею, поскольку, будучи единственным

ребенком в семье, всегда мечтал о младшем брате. Таким «младшим братом», которого нужно

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

52

было вести за собой, наставлять, и оказался Андрей.

Юлиан Семенович был мужем Екатерины Михалковой, дочери Натальи Петровны от

первого брака. В том, что они стали мужем и женой, сыграл свою роль Андрон, если судить по

дневникам Юлика 1955 года, когда Екатерина еще не была его супругой.

Отношение Юлиана Семеновича к семье Михалковых, к Андрону в частности, хорошо

видно из послания, адресованного Наталье Петровне (1955 год), озабоченной слухами из уст

«доброжелателей» о недостойном поведении сына и написавшей ему из санатория, где она

отдыхала, резкое письмо. Юлиан страстно защищает «младшего»:

«…Я только что прочитал ваше письмо к Андрону… Мир полон людей темных, злых,

бесчестных… Все, что вам наговорилось, не стоит ломаного гроша……Ханжество,

непонимание хорошего и честного, правда выделяющегося из общей массы сверстников

Андрона… Здесь стоит сделать небольшой экскурс к предкам. Пожалуй, редко кто, особенно из

писательской братии, не распускал слухов о Сергее Владимировиче, не упрекал его в семи

смертных грехах. За что? За талант, за высокий рост, за обаяние, за смех, за дружбу с людьми.

Так? Так.

А почему нельзя упрекнуть молодого Михалкова Андрона в тех же грехах, но с еще

большей зависимостью, потому что он не лауреат, не знаменитость, а только сын

знаменитости…Я готов положить… голову за то, что Андрон — в основе своей кристально

честный, неиспорченный и изумительно вами воспитанный человек!

Я далек от того, чтобы делать Андрона безгрешным, ставить его на пьедестал как образец

законченной добродетели… Есть в нем свои недостатки: он по-детски легкомыслен в вопросах

женщин (но ему все же только 18, а мыслит он, как 25-летний), он влюбчив…

Не знаю, в чем его еще обвинить. Хороший, честный, умный мальчишка. Честный друг и

хороший товарищ… Я абсолютно согласен с вами в том, что ему нужно перестать бывать в

ресторанах и пить пунши… Побольше скромности! Это тоже абсолютно верно. Но говорить о

его вообще испорченности — неправильно…

…Поговорите об Андроне с Архангельским, с Руббахом, с его товарищами по училищу,

наконец, с моим отцом — и вы убедитесь, что все рассказанное вам о нем — ложь…»

Пути «Юлика» и Андрея разошлись, когда Кончаловский оказался во ВГИКе и встретился

с Тарковским. «Мы с Андреем Тарковским оказались в стане непримиримых борцов за

свободную от политики зону искусства, не признавали писаний Юлиана Семенова. Я его

избегал, хотя и понимал, сколь многому у него научился…»

По отношению к бывшему своему наставнику и другу у Кончаловского осталось чувство

вины. На страницах своих мемуаров он размышляет о феномене самооправдания и делает

следующий вывод: «Если человек оправданий себе не находит, значит, у него есть совесть. Как

правило, человек, у которого есть совесть, несчастен. Счастливы люди, у которых совесть

скромно зажмуривается и увертливо находит себе оправдание». К таким людям режиссер

причисляет и себя. Случай с Юликом тому подтверждение. Писатель умирал от инсульта, а друг

его юности три года не собрался к нему зайти.

Похожий случай вспоминает Кончаловский и в связи с Владом Чесноковым, с которым он

познакомился еще до консерватории. Чесноков, рассказывает Андрей, работал переводчиком в

иностранной комиссии, чекистском подразделении Союза писателей. Окончил Институт

военных переводчиков. Разведчиком быть отказался, пошел в Союз. Влад хорошо владел

французским, и это обстоятельство как раз совпало с периодом увлечения Андрея Францией.

Так что Влад стал для юного Кончаловского еще одним своеобразным гидом по Франции. В

частности, открыл для своего друга франкоязычную африканскую философию, учил языку.

Жизнь Влада сложилась неудачно. Он запил и сразу утратил для Андрея интерес,

поскольку тот стремился окружать себя людьми, не прожигающими свою жизнь, а способными

ее организовать, построить. Как и в случае с Юликом, Андрей стал избегать друга. А когда у

того обнаружился рак и он уже держался на уколах, все же нашел в себе силы позвонить, но

говорить с умирающим было неприятно. «Через два дня он умер. Я не пошел на его похороны».

С фигурой Юлиана Семенова позднее срифмовалась и другая, столь же притягательная, —

Эрнст Неизвестный. И за ним угадывалась сила, но гораздо, может быть, более мощная.

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

53

«Бандит, гений, готовый послать кого угодно и куда угодно, беззастенчиво именующий себя

гением».

Человек, прошедший войну десантником, тяжело раненный в ее конце, признанный

погибшим и награжденный посмертно орденом Красной Звезды. О нем слагали и слагают

легенды. Он говорил, что если бы не стал скульптором, то — террористом.

По словам литературоведа Юрия Карякина, в круг общения Неизвестного входили «очень

сильные умы». Он называет философов Александра Зиновьева и Мераба Мамардашвили,

социолога Бориса Грушина, Андрея Тарковского и других. «Это был настоящий центр

духовного притяжения всех надежных и в умственном и нравственном отношении людей».

Так же, как в свое время решимости Ашкенази, оставившего Союз, Кончаловский

завидовал гениальному бесстрашию Эрнста Неизвестного, твердо решившего после печально

знаменитой выставки в Манеже и хрущевского разноса покинуть страну. Это был Поступок. К

таким преодолениям Кончаловский готов не был, но гордился тем, что не боится идти рядом с

«одиозным человеком, пославшим Самого».

С Эрнстом Неизвестным Андрей познакомился в 1959 году. Скульптор тогда был нищ,

бездомен, иногда ночевал на вокзале. Кончаловский встретил неукротимую энергию, силу

сопротивления власти, непостижимый опыт прямых встреч со смертью.

Огромное впечатление производило на него и творчество скульптора — «все, что шло

вразрез с соцреализмом», Андрею нравилось. Студент ВГИКа в ту пору, он уже представлял,

каким может быть фильм об этом человеке. «Мы с Тарковским обдумывали будущий сценарий,

мне мстился лунный свет, падающий в окно мастерской, безмолвные скульптуры, музыка

Скрябина — хотелось соединить Скрябина с Неизвестным, хотя это наверняка было ошибкой…