Андрей Белый - Страница 130

А. Белый прозвал новое подмосковное пристанище «таинственным островом – Кучино» и несказанно радовался уединению, близлежащему заповедному лесу и предоставленной возможности спокойно работать. Впервые за много лет у него появился, как он любил выражаться, «свой угол». П. Н. Зайцев, часто приезжавший к Белому на правах добровольного литературного секретаря и державший его в курсе литературной жизни, рассказывает: «Жизнь в Кучине шла довольно размеренно. Еде уделялись строго положенные часы (завтрак, обед, ужин). После ужина Борис Николаевич уходил на полчаса в кабинет, чтобы „вытянуться“, как он говорил, на своем ложе, извиняясь перед гостями, если те приезжали вечером. Так он готовился к ночной работе. К половине одиннадцатого он усаживался за письменный стол, предварительно закусив и выпив стакан чая. Работал до 4 часов утра, порою, зимой, засиживался до 6–7 часов утра. Перед рассветом ложился в постель, но и во сне перед ним теснились образы персонажей и повороты сюжетов. Проспав до часу-двух дня, Борис Николаевич вставал не вполне отдохнувшим. При этом в часы ночной работы он выкуривал бесчисленное количество папирос. Как это действовало на него – нетрудно себе представить…»

Впрочем, от бытовых неурядиц никуда не деться. Кучинский дом был старый, холодный, зимой дуло во все окна и щели. Для печного отопления постоянно требовались дрова, их Борису Николаевичу приходилось рубить самому. Зимой в его обязанности входили также уборка снега возле дома и очистка дорожек. Но главная напасть и забота – керосин. По ночам в самый разгар писательской работы и без того слабое электричество периодически и надолго отключалось. Для керосиновой лампы требовалась «заправка», а керосин в ближайшую кооперативную лавку поступал нерегулярно. Приходилось выстаивать огромную и медленно двигающуюся очередь. Потому-то самым большим подарком, который однажды привез П. Н. Зайцев, оказался бидончик с керосином.

Жили непритязательно. Однажды зимой на площади Курского вокзала в ожидании трамвая с Белым столкнулся знавший его и ранее художник В. А. Милашевский. Белый предстал перед франтоватым рисовальщиком в потрепанном ватном пальто с потертым каракулевым воротником, поднятым до предела и перевязанным женским пуховым платком, в подшитых валенках и в нахлобученной до глаз шапке-ушанке псиного цвета. Но и в этом нелепом одеянии Белый выглядел неземным пришельцем. Из-под женского платка, пишет Милашевский, сверкал какой-то «серафический» взгляд, взгляд архангела или пушкинского пророка: «Он был одновременно и восторжен и восхищен и, как будто впервые „сошед“ с гонных высот, увидел „и вижд“, и этих людишек – муравьев, которые что-то все тащили, перли, продирались, волокли, какую-то не то труху, не то „едово“».

Клавдия Николаевна (Клодя, как ее обычно звали) теперь почти всегда находилась рядом, и Белого вновь стало посещать поэтическое вдохновение. Все его прошлые «музы» по-прежнему здравствовали: Маргарита Морозова – в Москве, Люба Менделеева-Блок – в Ленинграде, Нина Петровская и Ася Тургенева – за границей, и вот теперь Клодя Васильева – в Кучине под Москвой. Только она одна теперь его и вдохновляла. Музы – не вечны, вечна только поэзия. Но если нет музы – нет и творческого порыва. И только муза способна вдохновить на создание подлинного поэтического шедевра – как бывало уже не однажды. Теперь лучшие свои стихи Белый посвящал Клавдии Николаевне:

В подмосковном Кучине Белый сполна ощутил в себе поэта. Новых стихов писал мало, зато увлекся переделкой старых. Некоторые перерабатывал до неузнаваемости. Неспешно готовил к изданию стихотворный сборник из новых и старых (переработанных) стихов, подобрал нетривиальное название – «Зовы времени», но он так и не вышел в свет.

28 декабря 1925 года Россию потрясло печальное известие: в Ленинграде в гостинице «Англетер» погиб Сергей Есенин… Хотя приходилось видеться им не столь уж и часто, общались как близкие друзья. Есенин всегда подчеркивал «громадное личное влияние», которое оказал на него Андрей Белый. А Александр Блок отметил в своем дневнике, что у Есенина напевная манера чтения стихов и даже в разговоре напоминает Белого. Когда позже вдова трагически погибшего поэта С. А. Толстая-Есенина пригласит Белого на вечер памяти, он скажет в устном выступлении:

«Мне очень дорог тот образ Есенина, как он вырисовался передо мной. Еще до революции, в 1916 (в действительности – в 1917-м. – В. Д.) году, меня поразила одна черта, которая потом проходила сквозь все воспоминания и все разговоры. Это – необычайная доброта, необычайная мягкость, необычайная чуткость и повышенная деликатность. Так он был повернут ко мне, писателю другой школы, другого возраста, и всегда меня поражала эта повышенная душевная чуткость. Таким я видел его в 1916 году, таким я с ним встретился в 18—19-х годах, таким, заболевшим, я видел его в 1921 году, и таким был наш последний разговор до его трагической кончины. Не стану говорить о громадном и душистом таланте Есенина, об этом скажут лучше меня. Об этом много было сказано, но меня всегда поражала эта чисто человеческая нота. Когда я впоследствии встречал Есенина и в нетрезвом виде, я наталкивался на то же проявление застенчивости, но оно бывало иной застенчивостью. Я говорю о тонусе наших отношений как о характеристической черте, как он относился к людям, когда они подходили, ну, просто с человеческими чувствами. <… >