Андраник Армянский - Страница 2

– Нет, братец, – возразил тут второй фермер, – долг есть долг. Я настаиваю на том, чтобы ты принял деньги.

Дядя слушал их и поглощал арбуз.

– Мне не нужны эти деньги, – сказал фермер по имени Овсеп.

– Я же занял у тебя две сотни, так или нет? – вопрошал второй.

– Ну так.

– Значит, я должен их тебе вернуть.

– Нет, братец, я их не возьму.

– Но ты должен.

– Нет.

Тогда второй повернулся к своему адвокату с кислой миной:

– Может, передадим дело в суд и заставим его взять деньги?

Адвокат взглянул на дядю, у того рот был набит арбузом. Адвокат смотрел на дядю с таким комичным видом, до того по-армянски, что, казалось, всем своим видом он хотел сказать: ну и как все это называется? Тут дядя чуть не подавился от хохота арбузными семечками.

И тогда расхохотались все, даже фермеры.

– Соотечественники, – выговорил наконец дядя, – ступайте домой. Забудьте это мелкое происшествие. Сегодня у нас великий день. Наш герой Андраник приехал к нам с родины, с земли наших предков. Идите по домам и будьте счастливы.

Фермеры удалились, обсуждая знаменательное событие.

Приезд Андраника со старой родины армяне Калифорнии встретили с ликованием.

Однажды, месяцев шесть-семь спустя, когда мы сидели с дядей в офисе, к нему зашел Андраник. Я знал, что Андраник часто приходил к дяде, да только каждый раз в это время я бывал в школе. И вот только теперь увидел генерала Андраника, нашего национального героя, вблизи. Он сидел с нами в одной комнате. Мне было очень грустно и обидно за него, я видел, как он расстроен, разочарован, подавлен. Где та славная Армения, которую он мечтал завоевать для своего народа? Где великое возрождение древней нации?

Он вошел в кабинет тихо, почти стесняясь. Так тих и застенчив может быть только великий человек. Мой дядя вскочил из-за стола, обожая и любя Андраника в эту минуту больше, чем кого-либо другого на свете, и в его лице любя всю погибшую нацию, всех умерших и живых, рассеянных по всему миру. Вскочил и я, любя его, как и мой дядя, но только его одного, Андраника, великого человека, ставшего ничем, солдата, бессильного перед светом, где царит дешевый и фальшивый мир, человека, преданного вместе с его народом, с Арменией, от которой осталось одно воспоминание.

Он говорил негромко, с час или около того, и ушел, а когда я взглянул на дядю, то увидел, что в глазах у него стоят слезы, а рот перекошен, как у маленького ребенка, которому мучительно больно, но он ни за что не позволит себе закричать.

Вот что выпало на нашу жалкую долю в тот недобрый пятнадцатый год. Спустя много лет то же самое произойдет с другими народами, малыми и большими, потому что этот путь никудышный, гибельный. Даже если твой народ настолько могуществен, что может победить на войне, то все равно в итоге его ожидает смерть, не в одном, так в другом воплощении. Смерть, а не жизнь – вот единственный результат. И всякий раз она обрушивается на людей, а не на нации, потому что есть только одна нация – нация живущих. Так что же мы не сойдем с выбранного пути? Почему не покончим с этим, почему мы продолжаем обманывать самих себя? Неужели нет другого способа показать свою силу, кроме как числом, на войне? Так что же мы не положим этому конец? Что у нас на уме, что мы задумали сделать со всеми теми простыми, добрыми, прекрасными людьми, которые встречаются в каждом городе? Турок и армянин – братья, и они это знают.

Немец и француз, русский и поляк, японец и китаец – все они братья. Все они суть маленькие простые смертные люди, подвластные року. Зачем же им убивать друг друга? Кто от этого в выигрыше? Я люблю то пьянящее чувство, которое просыпается во мне, когда моя душа и тело противостоят какой-нибудь грозной силе. Но почему этой силой должны быть наши же братья, почему не что-то другое, менее ранимое и уязвимое, чем смертное человеческое существо? Почему эта треклятая война не может быть противоборством более благородного свойства? Разве все благородные задачи человечества уже решены? И ничего другого, кроме как убивать, не осталось? Все знают, сколько еще нужно переделать всяких дел, так что ж мы не покончим с этим мартышкиным трудом?

После войны правительства великих держав предали Андраника и Армению, но воины Армении не пожелали предавать самих себя. Им было не до смеха. Они говорили: «Лучше умереть, чем позволить своему собственному благоразумию затянуть себя в новую кабалу!» Продолжать войну было бессмысленно, но прекратить войну означало бы погубить народ. В любом случае они шли на самоубийство, потому что в мире у них не осталось больше друзей. Правительства великих держав были заняты дипломатическими проблемами. Их война была окончена, наступило время разговоров. Для воинов же Армении настало время либо погибнуть, либо добиться великой победы. Но армянин слишком умудрен, чтобы верить в великие победы.

Этими воинами были националисты, дашнаки. Они сражались за Армению, за армянский народ, потому что не знали, как иначе можно сражаться за жизнь, достоинство и родину. По-другому в мире не бывает. Только пушками. У дипломатов не нашлось времени заниматься Арменией. Выбранный дашнаками путь был плох; он был ни к черту, но это были великие люди и делали они то, что должны были делать. И тот армянин, который их презирает и ненавидит, либо невежествен, либо предатель. Они совершили смертельную ошибку, я знаю, то была смертельная ошибка, но это был единственный возможный выход. Короче, войну они выиграли. (Войны никогда не выигрываются, просто это слово используют исключительно для экономии места и времени.) Так или иначе, нация не погибла целиком. Жители Армении мерзли, голодали, страдали от болезней, но солдаты выиграли свою войну, и Армения стала страной с правительством, с политической партией – дашнаками. (Грусть накатывает, когда вспоминаешь о тысячах убитых, но я славлю солдат, тех, кто погиб, и тех, кто выжил. Всех я славлю и люблю, а тех, кто пошел на компромисс, я всего лишь люблю.) То была роковая, но благородная ошибка, позволившая Армении стать Арменией. Конечно, это была очень маленькая, очень незначительная страна, окруженная со всех сторон врагами, но зато на протяжении двух лет Армения была Арменией, Ереван – ее столицей. Впервые за тысячи лет Армения была Арменией.

Я знаю, как глупо этим гордиться, но ничего не могу поделать с собой, горжусь, и все тут.

Воевали, разумеется, с турками. Все прочие враги хотя и были начеку, но не так активны. Когда же подвернулся удобный момент, один из этих врагов (не из ненависти, а во имя любви) в одночасье совершил то, что туркам не удавалось сделать сотни лет. (Турки были честнее: их ненависть была неприкрытой.) Это были русские. Те, новоиспеченные. Вообще-то это были те же самые, прежние русские, только они придумали новую теорию о братстве людей на земле. Они навязались Армении в братья, взяв ее на мушку. Но если они искренне верили в свою идею, никто на них не в обиде. Они убили всех командиров армянской армии, но и за это их никто не винит. Очень немногим в Армении захотелось становиться братьями этих самых новых русских, но армяне голодали и были измотаны войной, поэтому восстание против русских было коротким и трагичным. Оно моментально захлебнулось. Но, похоже, миру просто не хотелось, чтобы у армян была своя страна, даже через тысячи лет, даже после того, как больше половины армян Малой Азии были истреблены. Просто этого не хотелось русским. И вышло, что командиры армянской армии оказались преступниками, вот их и расстреляли. И все. Русские братья их расстреляли, и дело с концом. А потом сказали армянам, что им нечего опасаться. Турки их больше не потревожат. Проникнутые братскими чувствами русские солдаты маршировали по улицам армянских городов и говорили всем, что бояться нечего. У каждого солдата была винтовка. В Армении царила атмосфера великого братства.

Я сидел в кабинете дяди, далеко-далеко, в Калифорнии. «К черту, – сказал я, – кончено, можно начать забывать Армению. Андраник умер. Страна погибла. Великие державы суетятся вокруг новых проблем. К черту, к черту, я – не армянин, я – американец».