Анатолий Зверев в воспоминаниях современников - Страница 32

Как-то в мастерской художника Немухина я рисовал с него портрет для своей картины «Вакх», а он сделал мой портрет — быстро и довольно точно. Тогда мне показалось, что совсем я не похож на себя. И сказал ему об этом. «Старичок, — подмигнул он, — вырастешь, станешь похожим». Сейчас, глядя на этот набросок, думаю: прав был Анатолий Тимофеевич.

Прошло много лет. Теперь я вижу себя того времени и вспоминаю тот вечер, проведённый со Зверевым.

Конечно, я думаю, прежде всего он был прекрасный рисовальщик. Его графика абстрагирована, экспрессивна и в то же время реалистически точна. Я надеюсь, что когда-нибудь увижу альбом его графики, изданный на Родине.

Русский художник. Русский человек, герой романов Достоевского, с душой апокалипсической, Анатолий Тимофеевич прожил жизнь трудную, но, видно, такую уготовила ему судьба, и принял он эту чашу без уныния.

Познакомился я со Зверевым у Костаки в году пятидесятом, не помню точно. В то время я был учеником фотолаборанта в издательстве «Искусство». Сам я тогда ещё не рисовал и мечтал быть искусствоведом.

Привёл меня к Костаки Буткевич. Он знал картины моего деда, приобретал работы разных художников, общался с коллекционерами. Мне очень хотелось посмотреть коллекцию Костаки и в том числе работы Зверева. Когда мы пришли к нему, я увидел, что пол его комнаты был весь застелен Толиными рисунками, но о первом своём впечатлении о них я не помню. Давно это было. Потом я ещё несколько раз видел Зверева у Костаки, на выставках и в других местах.

Однажды мы встретились с ним у кинотеатра «Ударник». У меня были тогда деньги, и я предложил ему вместе пообедать, съесть курочку в «Поплавке». Пришли туда, а нас почему-то не пустили. Сказали, что ничего нет. Помню, что я очень расстроился тогда. Ведь я его очень любил, и мне так хотелось вместе с ним поесть.

Я всегда его очень любил и как художника, и как человека. И он относился ко мне хорошо, как к товарищу. И вообще, он никогда никаких художников не ругал.

За что я люблю его как художника? Трудно сказать. Он удивительно умел передавать движение, а его живопись — это умиление. Во всяком случае, некоторые пейзажи.

Больше всего мне нравились его гуаши — пейзажи, портреты, автопортреты. Я их очень много видел у Костаки. Продавал он ему их задёшево. Особенно запомнился мне один его автопортрет, который я видел у Костаки в 63-м году. Замечательная работа!

Помню, она очень нравилась и Немухину. Потом этот автопортрет был где-то даже опубликован.

Абстрактных картин Зверева я не помню, но во всех его работах есть экспрессионизм. Он экспрессионист во всём. Я слышал, что некоторые сравнивают его с Ван Гогом, кому-то он напоминает Фонвизина, а мне Зверев напоминает только Зверева. Это был очень большой художник, и жить ему было тяжело.

Как художник он намного сильнее меня. Во всяком случае, мне всегда так казалось. Одно время я даже пробовал ему подражать. Это было где-то в шестидесятых. Как-то я привёз к нему Валентина Валентиновича Новожилова — ленинградского учёного, коллекционера живописи, друга известного математика Юрия Николаевича Работнова. Новожилов покупал у меня много работ. Зверев тогда жил в Сокольниках, в доме 13. Я агитировал Новожилова, чтобы Зверев написал его портрет. Когда мы приехали к нему, Толя показал нам очень много своих работ, и одна из них меня просто поразила. Это была прекрасная картина — скрипка. На следующий день, под впечатлением от этой работы, я повторил ее гуашью. Отдал её Новожилову. Она ему очень понравилась, но он сказал мне: «Володя, больше никогда не подражай. Это очень некрасиво». А почему нельзя подражать?

Ещё где-то в шестидесятых нас со Зверевым очень любили студенты из МГУ. Они хотели нам как-то помочь, показывали наши работы. Однажды они пришли ко мне домой — посмотреть мои картины. Я тогда жил ещё на Тихвинской улице. Но пришла вдруг милиция. Кто её вызвал? Не знаю. Милиционеры посмотрели мои работы и сказали: «Какая ерунда!» Студентам приказали: «Больше этим не заниматься». А дальше? Дальше всех нас забрали в милицию, но потом отпустили.

Я всегда очень любил Зверева и думаю, что если бы он попал в хорошие руки, если бы у него был дом, еда, краски, он писал бы ещё лучше.

Анатолий Тимофеевич Зверев в жизни моей сыграл фатальную роль, и я благодарен судьбе за то, что она свела меня с ним. А знакомился я со Зверевым не один раз, и продолжаю знакомиться по сей день.

Первое знакомство состоялось, когда двенадцатилетним мальчишкой я пришёл к художнику Сергею Николаевичу Соколову. В своё время Соколов учился у Константина Коровина, стал членом МОСХа и начал вести курс рисования в Строительном институте и в студии ДКШ.

Сергей Николаевич был замечательным педагогом. Таких на своём веку я больше не встречал. Он был самым умным, а значит, и добрым. К каждому своему ученику относился внимательно. Каждому слово найдёт. Великолепный был человек. Он водил нас в зоопарк, где мы вместе с ним рисовали всяких птичек и зверей, возил на этюды. Мы часто сопротивлялись, но он настаивал. Мороз — в двадцать градусов, шибзикам по двенадцать лет, бежим за ним, как цыплята, а ему в те годы было уже под семьдесят. Везёт нас в Абрамцево, выкапываем там яму в снегу, залезаем в неё от ветра — и рисуем. Замечательно это было!

И вот однажды Сергей Николаевич показал мне рисунки Толи Зверева — мальчика, который у него учился, но потом ушёл. Это были маленькие рисунки, графические изображения людей и животных, и все они были удивительно выразительными. Толя приносил их Сергею Николаевичу в огромном количестве каждую неделю. Когда я их увидел и узнал, что всё это Зверев рисовал, когда ему было столько же лет, как и мне, то прямо-таки был потрясён. Замечательными были эти рисунки двенадцатилетнего Толи!

К тому времени я видел уже немало работ в Третьяковской галерее — и Сурикова, и Иванова, и Репина, и многих других. И я не был всем этим так удивлён, как рисунками Толи. Я понял тогда: на кого-то надо равняться. И первый барьер в моей жизни поставил Зверев. Я решил, что буду работать именно так, а не иначе.

Сергей Николаевич ценил Толю высоко, понимал, что он большой талант, но ценил всё-таки ограниченно. Он считал, что Толя великолепный график и только. Потом уже он говорил мне: «Витя, учись, рисуй — но помни, что цвет есть всё-таки цвет». О Звереве он много не рассказывал, хотя и знал о нем всё. Ребята часто просили: «Принесите его рисунки, покажите!» Я не просил, но исподтишка поглядывал, что он там рисует. А рисовал он всё. Целые дни проводил в зоопарке, ходил в Третьяковку, и всех бабушек, сторожих, гардеробщиц рисовал. Он был исключительно работоспособным, и Соколов его рисунками нас просто будоражил. Он рассказывал, как Толя вместо красок (их у него часто не было) иногда использовал живые цветы, как его клевала ворона, когда он рисовал, как в детстве крысы съедали его рисунки.

Однажды Толя ему предложил: «Сергей Николаевич, давайте-ка с вами посоревнуемся». Звереву было тогда четырнадцать лет. Соколов принял вызов и начал быстро рисовать. Толя тоже. В течение двух часов Сергей Николаевич написал семь этюдов, а Зверев — двадцать один и большого формата. Сергей Николаевич удивился. Не то чтобы позавидовал, но всё же… А девать-то этюды Толе было некуда, и он, недолго думая, взял да и покидал их в воду. Там было что-то вроде прудика, лужица какая-то. Покидал и говорит: «Посмотрите, как красиво под водой!»