Анатолий Зверев в воспоминаниях современников - Страница 30

После фестиваля молодежи в 1957 году и выступления А. Герасимова, кажется, в Академии, где он как пример абстракциониста назвал Зверева, слава его стала стремительно расти. Во время фестиваля в парке Горького работала международная студия, где рисовали молодые художники со всего мира. Толик проникал туда, показывая, как пропуск, похожую на него коробку из-под сигарет. Как он говорил, его там чуть не избили студенты Суриковского института, увидев, как он рисует. Бразильский бизнесмен предлагал ему уехать, говоря, что он станет миллионером, но он отказался. Именно тогда, как говорят, председатель жюри, известный мексиканский художник Сикейрос признал его работы лучшими.

В 60-е годы Зверева часто можно было видеть в Сокольниках в парке. Вообще, Сокольнический парк был у жителей района любимым местом, где можно было развеяться от тоски переполненных коммуналок, бараков, пройтись по природе, попить пивка. Сокольники для Толика были родным домом. Во-первых, он их без конца рисовал, во-вторых, работал там одно время маляром, часто просто там гулял, отдыхал.

Одной из страстей Толика был шахматный клуб в парке, где он был завсегдатаем, играя в свою любимую игру — шашки, часто на деньги. Игрок он был блестящий. Казалось, его было невозможно обыграть. Он был знатоком теории игры, рассуждал о выдающихся мастерах шашек, был в курсе шашечных событий.

Второй страстью Толика можно назвать футбол. Как и большинство жителей Сокольников, он болел за «Спартак». В Сокольниках находилась знаменитая Ширяевка, Мекка болельщиков — Спартаковский клуб. Толик приходил на Ширяевку посмотреть и поиграть в футбол. Обычно это происходило так. На Ширяевке постоянно тренируются ребята. Страстью Толика было стоять в воротах. Упросив ребят, он становился в ворота в своем неизменном темном костюме. Надо было видеть, как он бросается на мяч, кидается на землю. Ребята потешались, но и Толик был в восторге. После игры довольный, слегка отряхнув порядком перепачканный в земле костюм, Толик приглашал пить пиво, благо тут же в ларьке его было навалом. С бутылкой пива в руках он тут же принимался теоретизировать о футбольной тактике, сетовать, что, к сожалению, игроки не применяют открытый им рикошет, когда нападающий, прорываясь к воротам, бьет по своему игроку, от которого мяч отскакивает в ворота противника. Он ходил и на матчи команды мастеров «Спартака».

В то время он был уже знаменит, о нем много говорили в среде художников. Тогда у Толика появились заказы на работы. Непременным его условием было, чтобы заказ (допустим, пейзаж) выполнялся в трех техниках (масло, акварель и рисунок). Он называл суммы (50–100 рублей), которые тогда казались огромными. Предлагал покупать еще и свои трактаты о живописи, об игре в шашки, об искусстве, причем в стихах. Запомнилась рифма из трактата: «болото» — «Буанарото». Заказы эти выполнялись в его «мастерской». В маленькой комнате деревянного дома с печкой, где он жил с матерью и сестрой, был отгорожен занавеской угол, где на стуле стоял холст. Это была его мастерская. Маманя считала, что он занимается пустяками и часто растапливала его работами печку.

В Сокольниках на этюдах, когда собиралось много зевак, Толик, прервав работу, тут же предлагал сделать чей-нибудь портрет за рубль, за три рубля или за пятерку. В Сокольниках в Детском парке в изокружке работал его приятель Горячкин. Толик часто заходил к нему порисовать. Помню, как они делали наброски по 15 минут с позирующих по очереди ребят из этого кружка. Толик, как обычно, был без красок, поэтому он пристроился к Горячкину, и они рисовали из одной коробки с акварельными красками. Горячкин экономно макал кисточку в краску. Толик же взял сразу три кисти и так засовывал их в коробку, что краски буквально таяли на глазах. Горячкин долго терпел, косился, но потом не выдержал: «Ты что делаешь? На тебя не напасешься». Тогда Толик говорит: «Ну хорошо. Красок не надо. Давай мне воду от красок». И продолжал рисовать. Самые удачные работы, как ему казалось, Толик взял для «продажи», остальные раздал. Тут же, из горячкинских масляных красок, Толик сделал несколько монотипий. На стекло он выдавил чуть ли не по тюбику разных красок. Некоторое время как бы соображал, что получилось. Затем достал из кармана расческу и стал ею перемешивать эту массу. Потом положил на стекло листы бумаги и отпечатал это. Получилось, как нам тогда казалось, дикая абстракция. Но Толик был доволен. Тут же придумал название — «Болото» и взял несколько на «продажу».

Сокольники Толик любил. Даже переехав в «Гиблово» (Свиблово), он назначал встречи в Сокольниках, обычно у центрального входа. Для того чтобы купить работу, надо было ему написать в Свиблово, указав в письме число и время встречи у Центрального входа.

В Сокольниках Толика можно было встретить неожиданно в любом месте. Он сразу вцеплялся в собеседника и беспрерывно говорил. Даже видя собеседника в первый раз, доводил до его сведения самые сокровенные подробности, в том числе и интимной жизни. В этом проявлялась его тоска и одиночество. По-моему, ему было невыносимо оставаться одному. Он боялся, когда был один, у него была мания преследования. Трезвый — он был даже робким, но стоило ему выпить, как он становился уверенным в себе, а если выпивки было много, то и агрессивным. Он откровенно пересказывал свои любовные приключения, рассказывал о любви к Асеевой — «старухе», о бегствах из сумасшедшего дома, о своих питейных историях, кончавшихся драками и его избиениями, о собутыльниках. Об искусстве он никогда не говорил, также никогда не жаловался на жизнь. Так, иногда скажет пару слов, но очень остроумных. С ним трудно было расстаться, ему нужно было общение, даже не важно с кем. Лишь бы не оставаться одному.

Помню один случай. Толику хотелось помочь. Мы с художником Стрижковым нашли заочно покупателя, который доверился нашему выбору. Послали в «Гиблово» письмо с указанием времени встречи у Центрального входа в Сокольниках (как всегда). Это было в начале 70-х. Пришли вовремя. Толик пришел раньше и спрятался в кустах, чтобы оттуда наблюдать — кто такие. Он сам нам потом об этом сказал. Убедившись, что безопасно, Толик вышел к нам. Поздоровавшись и поболтав немного, мы поехали в «Гиблово». Толик жил там в доме хрущевской застройки в однокомнатной квартире вместе с матерью. В довольно бедной и неряшливой комнате стоял огромный продавленный диван, на спинке которого лежали пачки работ: живопись на клеенке и часто на негрунтованных холстах. Под диваном и у стены стояли и лежали огромные папки, набитые рисунками, акварелями. Толик вначале стал показывать холсты и называть цены (1000–2000 рублей). Увидя, что у нас вытянулись лица от таких сумм, он спросил, сколько у нас рублей. У нас было 50. Тогда он полез куда-то под кровать, достал папку и предложил выбрать. Там были акварели, монотипии и рисунки. Он тут же стал советовать, что может понравиться заказчику. Мы выбрали большой портрет акварелью и живопись на бумаге (была нарисована кошка). Толик, получив деньги, тут же предложил обмыть покупку. По его совету, мы пошли на ВДНХ, как он говорил, «тут рядом». По дороге он купил бутылку и еще три сувенирные бутылочки, нам на память. По дороге Толик беспрерывно рассказывал различные истории из своей жизни. На ВДНХ мы посидели немного в кафе (типа заурядной столовой), перекусили. Толик, как заправский алкаш, наливал из-под стола в стаканы водку, постоянно озираясь. Тут у него возникла идея пойти на футбол. Как раз играл его любимый «Спартак». Времени было много, и решено было идти в Лужники пешком. По дороге раза три мы заходили в магазин за «горючим», и Толик выбирал подходящий сквер, чтобы было безлюдно и не было милиционеров. Затем он готовил закуску. Это была традиционная колбаса и помидорчики.

Толик в еде всегда был удивительно брезглив, не доверял никому готовить, даже просто что-нибудь нарезать. Какие-нибудь сложные блюда в гостях старался обойти и налегал на простые — сыр, колбасу, в которых был уверен. Помидоры, из-за отсутствия воды, тщательно мыл водкой, потом водкой мыл свои руки, а уже потом мы приступали к трапезе. Причем, когда он ел, то все, что держал в руке, то есть ту часть куска хлеба или колбасы, к чему прикасался пальцами, — все бросал за спину, «чтобы не заразиться».