Амулет(СИ) - Страница 5

Лицом неслышным под запахами смолы смотрит с гор — огни — ночь. Трубка у ней — кедры, искры ее табаку — волчьи глаза. Верно.

— Смотри: рыбу беру за хвост. Рыба с голубым плавником и с языком, как у человека — Шуни. Видишь — живая, бьется. Слышишь — кричит. Ты слышишь, я нет. Смотри!..

Пальцами разорвал у рыбы живот, обливая кровью пальцы, выхватил зубами хребет. Мясо кинул в огонь. Хребет протянул над огнем.

— Смотри. Он гнется, как живой, он вьется под пальцами… Он поет… Ты отвечаешь, пылающий. Знаю. Говорю: Он, Ту-юн-шан, жив, он дошел.

Отозвались каули:

— Мо-о!.. Хорошо. Говори дальше!

Опять в дыму держит Хе-ми руки. Вокруг костра — каули, жены их, дети.

— Ты, пожирающий и покоряющий. Смотри. Земля с берега моря — глина. Здесь сейчас на руках засохнет она и прямые трещины скажут Ту-юн-шану счастье.

Щепья кедровые, священные. Дым над костром, как кедр, искры, как шишки из золота.

— Смотри. Сохнет моя кожа, как уголь. Ноготь шает и трещит, больше не могу!..

Опустил Хе-ми руки. Наклонился один из каули, взглянул на глину, сказал:

— Мо-о!.. Трещины, как сосны. Прямо. Дошел.

Подтвердили каули:

— Дошел!

Опять в дыму руки. Седая борода в копоти, в искрах.

— Последний раз отвечаешь, пылающий. Иди к морю.

Щелкнул пальцами и каули щепами от костра зажгли по берегу смоляные бревна. Лениво брело по берегу море. На камень со щепой в руке вышел Хе-ми.

— Тебе, воды. Бросаем в море сына Ту-юн-шана Кима. Принимай, бери. Если выйдет не умеющий плавать ребенок — идет Ту-юн-шан обратно с русскими.

Упала перед огнями женщина, кричала. Сказал Хе-ми:

— Ты, не имеющая имени, не мешай гореть огням… Если утонет твой сын, — все гибнет, о чем жалеть? А выплывет, у тебя будет счастье, какого мало было у корейской женщины. Я скажу…

Распутал ребенка от тряпок. Схватил Ки-ма бороду деда. Руки Ки-ма золотые, глаза под огнями — крабы. Выше головы поднял Хе-ми, качнул три раза и кинул в море.

Плеснулись, вильнули волны. Под оранжевый цвет, красный. Под красным — желтый и голубой. Задвигались блески, блески — костры по морю, по рифам. Синее, фиолетовое и желтое. Волна подгибается под волну. Лепетуньи переплеснулись, плавно упали под огни…

И выплеснули на берег Ки-ма.

Качался в грязи ребенок…

Поднялись, затушили огни каули.

— Он идет!

Перед большим костром, освещающим горы, сказал Хе-ми громко:

— Тебе, жена Ту-юн-шана, женщина, не имеющая имени. Тебе говорю. Три раза сказал огонь — идет Ту-юн-шан с русскими. Сердца наши, как молодые травы. Круглоголовые придут на пустое поле. Мы уйдем. Я, Хе-ми, знающий, говорю: первой тебе, женщине каули, даем имя — не мужа, а свое.

— Мо-о!.. — подтвердили каули. — Хорошо иметь свое имя.

— Над прудами цветет черемуха. Цапля стоит у фанзы. Так будет у тебя дома… А здесь назовешься ты Кваму-Митсу, цветущая осенью.

Утром, как всегда, раздвигались, прыгали в желтых волнах опаловые рифы. Желтая пахнущая пена, как цветочная пыль.

У фанз, на циновках, сидели каули, глядели узкими спокойными глазами на Теплые горы — Сихоте Алинь.

Рядом у своей фанзы ждал Хе-ми и Ки-ма, а Кваму-Митсу варила в очаге черную, клейкую чени из бобов.

И тогда же:

Двухмачтовая японская фуне, огибая голубые скалы Тзунайоши, подплывала к южному берегу к бухте, к промыслам морской капусты — уаханга.

Январь 1922 г., Петербург