Амиру (СИ) - Страница 9

Удивленные взгляды матери, отца и деда обращаются к Марату.

— Вроде как, — спокойно, не поднимая глаз от тарелки и с аппетитом продолжая поглощать завтрак.

— Но ты её не знаешь! — Рафида.

— А ты знаешь?

— Знаю.

Марат продолжает молча есть, невозмутимо глядя в тарелку.

— Знаешь, значит. Тогда скажи-ка мне, Рафида, чего боится Соня?

Молчание повисает в воздухе, Амир не может вспомнить, чего боится Соня, Рафида хмурит лоб — разве Соня умеет бояться.

— Змей, она боится змей, очень сильно. Иногда они ей снятся, лет с тринадцати, тогда она не спит ночами, а потом засыпает днем. Тогда мы с ней уходим в лес, к дальнему озеру, и она спит там. Только сначала я клянусь, что если я увижу змею, то сразу её разбужу, — смеется. — Еще она воды боится и, на самом деле, не любит плавать. Ей противно опускаться в воду, только она говорит, что страх можно взять за горло и крепко его держать. Тогда вопрос проще: куда хотела поступать Соня?

— Она в торговом учится, — с уверенностью заявляется Рафида, победно смотря на Марата.

— Ага, а куда хотела? — обводя взглядом присутствующих. — Она журналистом хотела стать, её очерки печатали еще в школе.

— Ух ты, — присвистнул Амир. — Молодец — Соня!

— И самый простой вопрос. Самый. Как зовут отца Сони?

Все недоуменно переглядываются: мать, отец, бабушка — все знают, как зовут маму Сони, но отца… Что о нем говорить, «этот» — его имя.

— Эрнест. Его зовут Эрнест. А Соня — Софья Эрнестовна, — спокойно и с какой-то гордостью говорит Марат.

Переводя взгляд от Рафиды к Амиру, он продолжает:

— Она пичкает всех идиотскими рассказами о рыбах и головастиках, о танцующих драконах и говорящих птицах. Она придумывает игры по своим правилам, мы все время играем по её правилам, по её историям, но никто из вас не знает о Соне даже самых простых вещей. Никто.

— А ты знаешь? — настороженно произносит мама.

— Знаю, мам.

— И что ты собираешься делать? — Раф.

— Я женюсь на ней, — звучит слишком уверенно для такого заявления.

— Но она же не татарка! — в один голос вскрикивают бабушка и мама.

— Плевать! Мне плевать, я женюсь на ней, когда она захочет, если захочет, и мне плевать, что Софья Эрнестовна, — «Эрнестовна» с оттягом, — не татарка.

— Не моли чушь, — тихо, почти с угрозой, говорит отец.

— Угу…

Амир смотрит во все глаза на Марата, он давно отпустил плечи Назиры, его руки вцепились в край стола, он понял, к чему это «угу». Любой бы понял, любой…

— Марат, — шепчет мама. — ты же не… ты… не… мог…

— Мог. И сейчас могу.

Амир раньше, чем успевает понять, раньше, чем успевает взять себя в руки, раньше, чем успевает вздохнуть, вскакивает, оттолкнув стул, и подлетает к Марату. Схватив его за ворот рубашки, он глядит в спокойные глаза брата и хочет одного — стереть этот спокойный взгляд, уничтожить саму мысль о Соне в мозгу Марата, в своем мозгу, потому что в этот момент он понимает, что Марат взял то, что принадлежало Амиру. Взял просто, Амир сам отдал ему в руки Соню… И Амир не может его винить, он просто хочет стереть спокойный взгляд. В тот день Амир почувствовал боль, жгучую, наверное, такую чувствовала Соня несколько дней назад, когда шептала: «Пожалуйста»

Оттаскивает его отец, шипя в лицо, что Амир должен думать о своей жене, он должен уважать её, а не набрасываться на родного брата из какой-то… и ругательства тонут в недобром взгляде Амира.

Конец флешблека

В тот день Амиру удалось убедить Назиру, что дело всего лишь в том, что он приглядывал за Соней с детства, и ему просто не нравится, что Марат поступает так опрометчиво по отношению к Соне и к себе. Через час Амир видит, как Марат и Соня встречаются на середине улицы. Как он приподнимает Соню, прижимая к себе. Прокрутив её, как ребенка, Марат целует ее в щеку и, обняв, куда-то уводит. Отец недовольно ведет плечами, а Амир с удовлетворением замечает, что Марат не поправляет ей пряди волос.

Антон

Страна менялась… Все менялось, стремительно. Люди не успевали за этими переменами. Деньги обесценивались, в повседневность входили такие понятия, как инфляция, девальвация. Людям до этого не было дела, у людей не было денег, основная масса населения была озабочена одним — заработать. Росли рынки, китайские товары наводняли страну, новинки заполняли прилавки, в небытиё уходили анекдоты про Чапаева и Брежнева, в ходу мужик, который перепутал сникерс с тампаксом. Страну сотрясали теракты, страну разрывало на части, в стране шла война. Все это проходило мимо Сони.

Сначала появляется Ваня, и мама ограждает Соню от финансовых и любых других проблем. Соне нравится быть мамой. От Вани сладко пахнет, он её сын, Соня до невозможности, до боли под ложечкой любит своего сына, она укачивает его, играет с ним, гладит по маленькой головке, целует. Если бы Соня знала, она бы не выпускала Ваню из рук никогда. Она бы никуда не поехала. Она бы не брала телефон. Она бы выгнала Амира… Амира…..

Потом, когда не стало Вани, не стало Марата, мир для Сони и вовсе перестал существовать. Ее уговаривали вернуться в институт, но все, что делает Соня — это смотрит в стену или в другую стену, иногда её удается накормить, иногда её заставляют выйти на улицу. Соня не говорит, иногда, крайне редко, Соня даже не подходит к телефону, она боится телефонных звонков, хотя теперь-то чего бояться…

Соня не плачет. Никогда.

Однажды Соню за руку, как восьмилетнего ребенка, привели в какую-то компанию, где молодой мужчина, представившись Антоном, пригласил Соню танцевать. Она не умела танцевать, не хотела и не могла, она смотрела в стену. Антон предложил просто постоять под музыку, взял безвольную, прохладную руку Сони и медленно вел в танце.

Ритм быстрее, но Антон ведёт медленно, бережно, шепча «какое чудо», «изящное чудо» «где же тебя прятали, чудо». Антон проводит рукой по спине Сони, тихо — тихо шепчет: «Пошли со мной», — и Соня идет. Соне, в общем-то, всё равно, кто он и почему он шепчет «чудо», ведь её чудо умерло, а Соне осталась стена или другая стена.

Антон привёз её к себе, где включил музыку. Странно, она раньше не слышала этой мелодии, Соня понимала, зачем она тут, понимала, для чего эти плавные покачивания в такт мелодии, для чего эти осторожные касания и этот невероятно деликатный поцелуй. Соня отдалась странному зарождающемуся у неё внутри чувству. Это чувство приятное, теплое, уводящие в несознательное. Соне нравится. Соня плывет на волнах этой странной, красивой музыки, в руках этого взрослого мужчины и просто не думает.

Не думать — хорошо. Не дышать — хорошо. Не вспоминать — хорошо.

Антон был нежным, деликатным, Антон научил её многому из того, о чем Соня не имела представления. Он шептал: «Софи, теперь ты будешь Софи», — и целовал плечо, глядя через зеркало в глаза Сони. Он целовал руку, легко, слегка касаясь губами. Он привозил красивые платья. Но Соне не было дела до этих платьев. Антон шептал, вкрадчиво: «Красавица, ты — чудо, Софи, посмотри на себя», — держа её за плечи перед огромным зеркалом в старинной раме, удерживая свой взгляд на глазах Сони.

Она узнала, что есть «Шанель», что помада «Ланком» идеально ложится на губы… На ее тонких запястьях — звенящие браслеты, её обувь всегда только на высоком каблуке, её одежда подчеркивает её достоинства, а недостатков будто и вовсе нет.

Он показывал ей, что значит чувственность, рассказывал, что значит сексуальность, он научил Соню наслаждаться, научил дарить наслаждение, научил жить этим наслаждением.

Он шептал:

— Совсем не обязательно думать, что ты обязана быть только со мной, а я только с тобой.

— Софи, мы свободные люди, Софи, ты чудо.