Американские рассказы и повести в жанре "ужаса" 20-50 годов - Страница 43

Кровавые волны побоища захлестнули зал скалли, словно разрушительный шторм, что превращает в груду обломков столы, разносит скамьи, срывает охотничьи трофеи и украшения со стен и оставляет алые озера на полу. Темнокожих пришельцев было меньше, чем викингов, но неожиданность нападения и смертельный град стрел сравняли их числом; а теперь, в рукопашной схватке, их воины показали, что дерутся не хуже своих высокорослых врагов. Ошеломленные внезапной атакой, лишенные времени на то, чтобы подготовиться к битве, одурманенные брагой, северяне сражались со всей безудержной отвагой, свойственной этому племени. Но примитивная ярость нападавших ни в чем ни уступала доблести викингов; а там, где побелевший от страха священник собственным телом прикрывал умирающую девушку, Черный Турлох крушил врага с неистовством, делавшим одинаково бесполезными и доблесть, и ярость.

Над ними возвышался Черный Человек. И когда среди сверкающих молний смертоносной стали взгляд Турлоха ловил изваяние, ему казалось, что оно как бы выросло, стало больше, выше, словно великан нависло над сценой битвы; что голова его терялась в дыму, который собрался у потолка огромного зала; что оно словно черное облако смерти, упивается зрелищем жалких букашек, умерщвляющих друг друга у его ног. Погрузившись в эту оргию убийств, отражая удары и нападая, Турлох осознал, что такой мир привычен Черному Человеку. Ярость кровавой сечи, насилие — его стихия. Острый запах свежей крови приятно щекотал его ноздри, а желтоволосые трупы, что валялись у подножья, стали жертвами, принесенными в его честь.

Шторм неистовой битвы сотрясал скалли. Помещение превратилось в груду развалин, где ноги скользили в лужах пролитой крови, а тех кто, не удержавшись, падал, ждала смерть. Обезображенные гримасой ярости, словно ухмылкой, головы скатывались по мокрым плечам. Копья с шипами вырывали еще бьющееся сердце, заливая горячей кровью грудь. Словно скорлупа, раскалывались черепа, и их содержимое пятнало сверкающее железо боевых топоров. Из темноты возникал нож, из распоротого живота вываливались на пол дымящиеся внутренности. Скрежет стали о сталь, звуки ударов сливались в оглушительную какофонию. Никто не просил пощады; никто не проявлял милосердия. Раненый викинг подмял под себя темнокожего воина и сжал мертвой хваткой шею, не обращая внимания на удары, которые тот вновь и вновь наносил ему, погружая нож в тело.

Один из смуглых людей схватил ребенка, который воя. Выбежал из внутренних покоев, и разбил ему череп о стену. Другой намотал на руку золотистые волосы нор манки и заставил встать. Она плевала ему в лицо, пока ей не перерезали горло. Ни единого возгласа страха, мольбы сохранить жизнь; мужчины, женщины, дети — все умирали сражаясь, с судорожным всхлипом ненависти, рычанием неутоленной ярости на устах.

И стол, на котором, неподвижное как скала, возвышалось изваяние, омывали волны побоища. У ног его испускали дух викинги и воины его племени. Сколько сцен безумия и кровавого ада открывались перед твоим каменным взором столетие за столетием, Черный Человек?

Плечом к плечу сражались Торфел Прекрасный и Свейн. Сакс Ательстан, золотистая борода которого словно встала дыбом в неистовом упоении битвой, прислонился к стене, и с каждым взмахом его огромного двуручного топора падал замертво один из нападавших. К нему прорвался Турлох, молниеносным поворотом туловища избежав первого могучего удара. Тут проявились преимущества легкого ирландского топора: пока сакс сумел вновь пустить в ход свое массивное оружие, в его тело, словно зуб кобры, впился далкассийский топор; лезвие, пробив кольчугу, рассекло ребра, и Ательстан пошатнулся. Еще один удар, и истекая кровью от раны в виске, он рухнул на пол.

Теперь только Свейн преграждал путь к Торфелу. Турлох словно пантера прыгнул вперед, но его опередили. Вождь смуглых людей тенью скользнул под просвистевший над головой меч и своим коротким клинком нанес удар снизу, под кольчугу. Турлох и Торфел стояли теперь лицом к лицу. Оставшись в одиночестве, викинг не испытывал страха; он даже рассмеялся в упоении боем, нанося удар. Но на лице Турлоха не было улыбки жестокой радости, он испытывал лишь ярость, что заставила дрожать губы и превратила глаза в горящие синим огнем раскаленные угли.

Зазвенела сталь о сталь; при первом же ударе меч Торфела сломался. Юный повелитель морей как тигр бросился на своего недруга, направив обломок клинка ему в лицо. Турлох безжалостно рассмеялся: сталь рассекла ему щеку, и в тот же миг он отсек левую ногу Торфела. Викинг тяжело рухнул на пол, затем с усилием поднялся на колено, пальцы судорожно сжимали пояс в поисках кинжала. Глаза его были затуманены.

— Будь ты проклят; добей меня, — прорычал он.

Турлох засмеялся. — Где теперь твои слава и власть? — насмешливо произнес он. — Ты, пожелавший взять в жены, похитивший принцессу Ирландии, ты…

Неожиданно прилив ярости заставил его задохнуться и зарычав, словно пантера, он размахнулся. Топор описал сверкающую дугу и разрубил норманна от плеча до грудины. Второй удар отсек ему голову и, держа этот страшный трофей, Турлох приблизился к лежанке, на которой распростерлась Мойра О’Брайан. Священник приподнял ей голову и поднес кубок с вином к бескровным губам. Взгляд затуманенных серых глаз скользнул по Турлоху, но, кажется, в конце концов она узнала его и по устам скользнула улыбка.

— Мойра, частица души моей, — с трудом произнес отверженный. — Ты умираешь в чужой земле. И птицы, что щебечут среди холмов Куллана, не перестанут плакать по тебе, а вереск — вздыхать, вспоминая твою легкую поступь. Но ты не будешь забыта: за тебя обагрятся кровью боевые топоры, за тебя пойдут ко дну корабли. А чтобы твой дух не ушел неутоленным в края Тир-Нан-Оге, вот он — знак свершившейся мести!

Он поднял окровавленную голову Торфела.

— Во имя Господа, сын мой, — хриплым от ужаса голосом заговорил священник, — довольно, довольно. Неужели станешь творить эти дикости перед лицом… видишь, она умерла. Да простит Создатель в неизреченной милости своей ее душу, ибо хоть она и лишила себя жизни, но погибла как жила, в невинности и чистоте.

Турлох опустил руку, голова его склонилась на грудь. Пламя безумия покинуло его, остались лишь грусть, чувство полной безнадежности и страшная усталость. Во всем зале царила тишина. Не слышно ни единого стона, ибо поработали ножи маленьких смуглолицых воинов, и кроме людей их племени, раненых не осталось. Турлох чувствовал, что оставшиеся в живых собрались вокруг статуи и смотрят на него своими ничего не выражавшими глазами-бусинами. Священник, перебирая четки, бормотал молитвы над телом девушки. Пламя охватило стену скалли, но никому до этого дела не было. Затем из груды трупов поднялось чья-то гигантская фигура и, шатаясь, выпрямилась. Ательстан, незамеченный теми, кто добивал раненых, оперся о стену и остекленевшими глазами осмотрелся вокруг. Кровь лилась из раны в боку и глубокого пореза на голове, где задел его топор Турлоха.

Ирландец подошел к нему. — Я не держу зла на тебя, сакс, — произнес он. — Но пролитая кровь требует крови: ты должен умереть.

Ательстан безмолвно посмотрел на него. Выражение больших серых глаз сакса было серьезно, однако он не выказал страха. Он тоже остался варваром, — больше язычником, чем христианином, — и знал, что такое право кровной мести. Но когда Турлох занес для удара топор, раненого заслонил священник; он простер тонкие руки к Турлоху, пронзая его горящим взором.

— Довольно, остановись! Именем Господа приказываю тебе! Силы небесные, разве недостаточно крови пролилось в эту страшную ночь? Во имя Всевышнего, отдай его мне.

Турлох опустил оружие. — Он твой; не из-за твоих призывов или проклятий, и не из-за твоей веры, а потому, что ты выказал стойкость и как сумел, помог Мойре.

Мягкое прикосновение к руке заставила Турлоха обернуться. Вождь незнакомого племени глядел на него бесстрастными глазами.

— Кто ты? — спросил безучастно ирландец. Ему было все равно, он чувствовал лишь усталость.