Американская повесть. Книга 1 - Страница 104

— Мальчик вздремнул, пока вел лодку. Монро кинул его за борт, теперь-то живо проснется, — объяснил мистер Тилли, и мы дружно рассмеялись.

Я была очень рада, что опасности, подстерегавшие «Миранду» в скалистом проливе, дали мне такую возможность — познакомиться со старым рыбаком, с которым я еще ни разу не разговаривала. Поначалу он казался мне угрюмым и неприветливым, одним из тех подозрительных людей, глядя на которых и сам готов заподозрить себя во всех смертных грехах. Мистер Илия Тилли на все смотрел как бы с презрительным безразличием. Вы могли увидеть его на пляже или в дверях его сарая, но стоило сделать к нему несколько шагов — и он исчезал. Он был членом маленького кружка пожилых и мрачноватых великих рыбаков, на которых я любила смотреть, когда они вели доверху нагруженную лодку за нос, как лошадь за уздечку, выволакивая ее из воды на крутой берег. В Лендинге таких крепких стариков, уцелевших от прежнего, более энергичного поколения, было четверо, их связывала дружба и понимание такое тесное, что слов им как будто и не требовалось. Они проводили много часов, наблюдая, как отчаливают или пристают их лодки, помогая друг другу управляться с омаровыми плетушками в бурную погоду, чистя рыбу либо чиня переметы. А когда возвращалась лодка, всегда оказывались тут как тут и спешили вывести ее на берег, разделившись на пары либо ведя ее за нос, этакого норовистого мифического морского конька. Что и говорить, при их слаженности любая ведомая ими лодка становилась послушной и понятливой. Лодка Абеля и лодка Джонатана Баудена были столь же неповторимы, как и сами эти люди, и так же облезлы. Споры и пререкания не были характерны для этих старинных друзей; так же маловероятно услышать светскую болтовню в компании слонов, как то, что мистер Бауден либо Илия Тилли зря тратят время на досужие сплетни. Время от времени они что-нибудь коротко сообщали друг другу. Узнавая их все лучше, приходилось дивиться, что они вообще разговаривают. Но на самом деле речь давалась им вполне легко, и, неожиданно убедившись в этом, слушатель начинал ценить их еще больше. Казалось, будто сосна вдруг обратилась к вам с комментарием о погоде или что старый, возвышенно мыслящий верблюд отпустил какое-то замечание, пока вы почтительно стояли рядом с ним под шатром цирка.

Я не раз гадала тогда, что должны думать и чувствовать эти немногословные старики, и решила, что мысли их обращены к природе и стихиям, а не к человеческим выдумкам вроде политики или богословия. Мой друг капитан Бауден, приходящийся племянником старейшему из этой группы, относился к ним с уважением, хотя и сам не был ни молод, ни болтлив.

— Они сызмальства дружили, — сказал он мне однажды. — Нет того о море, чего бы они не знали. Такими, как сейчас, они были с незапамятных времен.

У этих древних мореходов были дома и усадьбы, с виду весьма похожие на другие жилища в Деннет-Лендинге, у двоих из них водились жены и дети, но настоящим их местожительством было море и каменистый пляж, окаймлявший знакомый берег, и сараи с рыбой, где обилие соли с макрельных кадушек уже пропитало и самые бревна, превратив дерево в подобие коричневого окаменелого сплава; отразилось оно и на цвете лица этих старых рыбаков, так что легко было вообразить, что, когда Смерть явится за ними, помогать ей будет не изящная игла, а добрый надежный гарпун с гравюры семнадцатого века.

Илия Тилли был такой уклончивый и угрюмый и такой согбенный, что заглянуть ему в лицо было невозможно; и даже после его вполне дружелюбных слов о шкипере «Миранды» Монро Пеннело и сонливом мальчике я не сразу решилась заговорить с ним снова. Держа в одной руке небольшую пикшу, он вскоре перехватил ее в другую руку, чтобы пикша не касалась моей юбки. Тогда я поняла, что мое общество принято, и мы пошли дальше рядом.

— Хороший ужин вы себе придумали, — рискнула я сказать.

— Не поешь, так сдохнешь, вот съем пикшу, а к ней печеной картошки, — ответил он, не скрывая радостного предвкушения. И я почувствовала, что от неприветливого берега сразу свернула в маленькую тихую гавань дружбы.

— Вы у меня наверху никогда не были, — начал старик. — Ко мне теперь никто не ходит, не то что раньше. Моя бедняжка, вот кто умел собрать молодежь.

Я вспомнила, что миссис Тодд мне однажды рассказала, что старик очень болезненно пережил смерть жены и до сих пор не утешился.

— Мне бы очень хотелось прийти, — сказала я. — Может быть, сегодня попозже я застану вас дома?

Мистер Тилли ответил коротким кивком и враскачку направился к дому. На плече его старой жилетки красовалась новая заплата, похожая на ту, что обновила грот «Миранды», и я подивилась, неужели ее посадили его собственные пальцы, задубевшие от ловли рыбы в холодной воде.

— Как улов, неплох? — спросила я. — Сегодня, когда лодки вернулись, меня на берегу не было.

— Нет, все вернулись налегке. Аддик и Бауден хоть что-то поймали, а нам с Абелем не повезло. Вышли-то мы рано, хоть иногда выходили и раньше, но погода хорошего не сулила. У меня девять пикш, все мелочь, и семь штук другой рыбы. Что ж, каждый день клевать им, наверно, не хочется, а мы привыкли немножко их ублажить, а потом и хватит. Чертовы акулы, вот кто их донимает. — Последнюю фразу мистер Тилли произнес с глубоким сочувствием, словно ощущая себя преданным другом всей пикши и трески, что водилась в этих местах. И на том мы расстались.

В тот же день, ближе к вечеру, я опять прошлась по берегу до усадьбы мистера Тилли и нашла его тропку. Она вела через булыжник и скалы к краю участка, где лежал тяжелый обломок крушения, похожий на рыбью кость и сплошь утыканный деревянными пробками. Оттуда узкая, протоптанная каким-то одиночкой тропка вела вверх через небольшое зеленое поле, составлявшее все владение мистера Тилли, если не считать клочков пастбища, на крутом обрыве, нависшем над дорогой и домом. Я слышала треньканье коровьего колокольчика где-то среди пихт, мимо которых вела тропинка, со всех сторон осаждаемая лесом; скоро и это место должно было зарасти лесом, но пока поле оставалось нетронутым, вдали я не увидела ни кустика, там только и торчал что одинокий камень. Что было удивительно здесь, в краю разбросанных камней, которые одни только человеческие труды могли убрать с пахотных мест. На узком поле, в траве и среди картофельных борозд, я приметила несколько крепких кольев, как будто без разбора загнанных, но аккуратно выкрашенных в желтое и белое, под стать домику — несуразно современному по сравнению с его владельцем. Я охотнее поверила бы, что им владеет не мистер Тилли, а молодцеватый оптовый торговец яйцами из Лендинга. Ведь дом человека — всего лишь более просторное его тело, и выражает его природу и характер.

По ровной тропиночке я поднялась к боковой двери. Что до парадной двери, то подниматься туда было бы слишком торжественной и трудной процедурой: низкое каменное крыльцо поросло травой, а над входом склонился куст симфориокорпуса, склонившийся под грузом вьющейся ипомеи, умудрившейся два раза обернуться морским узлом вокруг дверной ручки.

Илия Тилли вышел встречать меня к боковой двери. Он вязал синий носок, не глядя на него, и был тепло одет — толстая синяя фланелевая рубашка с белыми фаянсовыми пуговицами, выцветшая жилетка и брюки с заплатами на коленях. На рыбную ловлю он так не одевался. Было что-то удивительно приятное в пожатии его руки, теплой и чистой, словно она никогда не касалась ничего, кроме уютной шерстяной пряжи, — ни холодной морской воды, ни скользкой рыбы.

— А для чего эти раскрашенные палки вон там, в поле? — поспешила я спросить, и он сделал два шага по тропинке и поглядел на колья, будто видел их первый раз в жизни.

— Люди надо мною смеялись, когда я купил это место и перебрался сюда на житье, — объяснил он. — Говорили: ничего тут не вырастет и камней полно. Но я-то знал, что почва здесь хорошая, и поработал на ней — урывками, когда никакой другой работы не было, — и выкорчевал-таки эти злосчастные камни. Сейчас там так красиво, как еще поискать, верно? Ну, а эти раскрашенные палки — это мои буйки. Я раз наткнулся на большущие камни, их совсем не было видно из-под земли, но я решил, что могу опять на них налететь, поэтому отметил их все буями, видите? Мне они не мешают, все равно как если бы их там и не было.