Американская фантастика. Том 14. Антология научно-фантастических рассказов - Страница 88

Глядя на Анну, он желал, чтобы она сломалась прямо сейчас. Но она удержалась. Она поднялась неловко, выпрямилась. Лицевые мышцы стали твердыми, а голос плоским и безразличным.

— Через полчаса здесь будет Стюарт. Мне нужно переодеться, — сказала она и, не оборачиваясь, ушла в другую комнату.

Херб подмигнул Джону и показал на дверь:

— Проводишь меня до самолета?

Уже в такси он сказал:

— Побудь пару дней рядом с ней, Джонни. Позже, когда она по-настоящему поймет, что ей не сорваться с крючка, возможно, последует даже более бурная реакция. — Он снова усмехнулся. — Боже! Как хорошо, что она тебе верит, Джонни, дружище!

Ожидая посадки, они остановились в отделанном мрамором и хромом зале аэропорта, и Джон спросил:

— Ты думаешь, она после всего этого сможет работать?

— Это у нее в крови. Она слишком ориентирована на жизнь, чтобы намеренно выбрать смерть. Внутри она, как джунгли — все дико, естественно и не тронуто тем гладким слоем цивилизации, что она демонстрирует снаружи. Но это тонкий слой, малыш, действительно тонкий. Она будет бороться за свою жизнь. Она станет более осторожна, лучше готова к опасности, более возбуждена и более способна приводить в возбуждение… Когда он попытается коснуться ее сегодня, она просто взорвется. Уж я ее зарядил! Может быть, даже придется немного подредактировать, понизить уровень. — Говорил он голосом счастливого человека. — Стюарт задел ее за живое, и уж она ему устроит. Настоящая дикая натура… Она, новая девчонка, Стюарт — их мало, Джонни, это большая редкость. Наша задача искать их. Видит бог, они все нам понадобятся. — Тут выражение его лица стало задумчивым и отрешенным. — А знаешь? Я, кажется, неплохо придумал насчет изнасилования. Кто мог знать, что она так отреагирует? Если разыграть все правильно…

Ему пришлось бежать, чтобы успеть на самолет. Джон заторопился обратно в отель, чтобы быть рядом с Анной, если он ей вдруг понадобится. Но он очень надеялся, что сегодня она оставит его в покое. Пальцы его тряслись, когда он включал свой телеприемник, и внезапно его посетило неожиданно яркое воспоминание о расплакавшейся во время просмотра девочке. Хотелось верить, что Анна не будет страдать из-за Стюарта слишком сильно. Пальцы его дрожали все больше. Стюарт транслировал с шести до двенадцати, и он уже пропустил почти час из программы. Джон настроил шлем и опустился в глубокое кресло. Звук он так и не включил, позволив своим собственным словам и своим собственным мыслям заполнять пробелы…

Анна наклонилась к нему, подняв к губам бокал с искрящимся шампанским. Большие глаза ее излучали мягкое тепло. Она говорила ему, Джону, что-то, называла его по имени, и он чувствовал, как что-то вздрагивает у него глубоко в душе. Взгляд его покоился на загорелой руке, которую он держал в своей, ощущая течение посылаемых ею токов. Его рука дрожала, когда он пробежал пальцем по ее ладони вверх к запястью, где вибрировала голубая жилка. Эта крохотная вибрация превращалась в мощное биение, и когда Джон снова поднял взгляд, глаза ее стали темными и очень глубокими. Они танцевали, и Джон всем телом чувствовал ее податливость и мольбу. Свет в комнате померк, и Анна превратилась в силуэт на фоне окна. Ее невесомое платье скользнуло вниз. Темнота стала гуще, или он закрыл глаза, но теперь, когда она прижалась к нему, между ними не было ничего, лишь мощное биение сердца ощущалось везде.

Сидя в глубоком кресле со шлемом на голове, Джон не переставая сжимал и разжимал ладони, сжимал и разжимал, снова и снова.

Епископ Римский, глава святой католической апостольской церкви, наместник Христа на Земле — одним словом, папа — смахнул мокрицу с заросшего грязью деревянного стола и, сделав еще один глоток грубого красного вина, продолжил:

— В определенном смысле, Фома, — тут он улыбнулся, — мы сейчас даже сильнее, чем во времена процветания свободы и нашего величия, за которые по-прежнему произносим молитвы после каждой мессы. Мы знаем — так же, как знали наши далекие предки, скрывавшиеся в римских катакомбах, — что те, кто из нашей паствы, истинно из нас, что они преданы святой церкви, потому что искренне веруют в братство человека под покровительством божьим, а отнюдь не потому, что это поможет их политическим планам, социальным амбициям или деловым контактам.

— “…ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога…” — тихо процитировал Фома из святого Иоанна.

Папа кивнул.

— Мы, можно сказать, возродились во Христе, но пока нас еще слишком мало. Слишком мало, даже если включить в это число горстки тех, кто привержен не нашей вере, но все же признает Бога, следуя учениям Лютера, Лао-цзы, Гаутамы Будды или Джозефа Смита. И слишком много еще на свете людей, что проходят по жизни и умирают, так и не услышав ни разу проповеди святого Евангелия, — одни лишь циничные славословия Технархии. Именно поэтому, Фома, ты должен отправиться на поиски.

— Но, ваше святейшество, — возразил Фома, — если слово божье и божья любовь не обратят их в веру, на что годятся святые и чудеса?

— Я, кажется, припоминаю, что сын Божий тоже выразил однажды подобные сомнения, — пробормотал папа. — Однако природа человеческая, какой бы нелогичной она ни представлялась, все же часть божественного промысла, и нам следует потакать ей. Если знамения и чудеса приведут заблудшие души к Господу, тогда нам непременно нужны и знамения, и чудеса. А кто послужит этой цели лучше, чем легендарный Аквин? Право же, Фома, не стоит так скрупулезно копировать сомнения своего тезки. Собирайся в путь.

Папа приподнял край шкуры, закрывавшей дверной проем, и прошел в другую комнату. Фома последовал за ним. Время было позднее, тавернам в эти часы уже давно положено закрыться, и поэтому большой зал пустовал. Сонный хозяин постоялого двора вскочил, потом опустился на колени, чтобы поцеловать перстень на руке папы. Поднявшись на ноги, он перекрестился и тут же украдкой огляделся по сторонам, словно боялся, что его вдруг увидит контролер лояльности, затем молча указал на дверь, ведущую к хозяйственным постройкам Оба священника вышли на улицу.

От рыбацкой деревни на западе доносился мягкий шелест прибоя. На южном небосклоне высыпали чистые яркие звезды, но к северу они казались гораздо слабее: мешало устойчивое сияние, исходившее от развалин города, который некогда назывался Сан-Франциско.

— А здесь твой боевой конь, — произнес папа с едва заметной усмешкой.

— Боевой конь?

— Мы, возможно, бедны и гонимы, как ранние христиане, но время от времени нам перепадают кое-какие блага от наших тиранов. Я приготовил для тебя робосла — подарок одного из главных технархов. Подобно Никодиму, он творит добро украдкой, но это наш тайный приверженец, обращенный в веру тем самым Аквином, которого ты отправляешься искать.

“Здесь” походило на безобидную поленницу, укрытую от непогоды. Фома сдернул покров из шкур и в задумчивости оглядел изящные функциональные обводы робосла. Затем, улыбнувшись, он водрузил свои скудные дорожные припасы в проволочную корзину для багажа и забрался в седло из пенорезины сам. Света звезд было вполне достаточно, чтобы он смог отыскать на карте нужные координаты и ввести данные в электронную систему управления.

В тихом ночном воздухе послышалось бормотание на латыни, и рука папы вознеслась над головой Фомы в бессмертном жесте. После чего он протянул ее Фоме — сначала для поцелуя, а затем для крепкого рукопожатия с другом, которого ему, возможно, уже не суждено будет увидеть.

Когда робосел тронулся с места, Фома в последний раз оглянулся назад. Папа благоразумно снял перстень с пальца и теперь прятал его в полом каблуке.

Фома перевел взгляд на небеса, и по крайней мере на том алтаре свечи во славу Господа горели в открытую.

Никогда раньше Фоме не доводилось ездить на робосле, но, признавая врожденное несовершенство творений Технархии, он все же предпочел довериться этому механическому чуду. Когда после нескольких миль пути оказалось, что робосел придерживается заданного маршрута, Фома установил позади сиденья спинку из того же материала, произнес вечернюю молитву (разумеется, по памяти, ибо обладание требником каралось смертной казнью) и заснул.