Американская фантастика. Том 11 - Страница 14

— Прости, Мэнс. Я не знала… Я думала, за столько времени ты уже…

— О чем это ты? — проговорил он, обороняясь.

— Неужели психологи Патруля ничего не могут сделать? — спросила она и снова опустила голову. — Уж если они смогли обработать нас до такой степени, что мы просто не в состоянии никому рассказать, что существуют путешествия во времени… я думала, вполне возможно внушить человеку, что он больше не…

— Замолчи, — грубо оборвал ее Эверард. Некоторое время он сосредоточенно грыз свою трубку. — Хорошо, — сказал он наконец. — Есть у меня кое-какие соображения на этот счет. Если Кейта можно спасти, ты его увидишь завтра утром.

— Скажи, ты можешь перебросить меня сейчас в завтрашний день? — дрожащим голосом спросила Синтия.

— Могу, — сказал он. — Только я этого не сделаю. Тебе нужно хорошенько отдохнуть за ночь. Я провожу тебя домой и позабочусь, чтобы ты приняла снотворное. Затем вернусь сюда и все хорошенько обдумаю.

Его губы дрогнули в подобии усмешки.

— Прекрати этот рев, слышишь? Я же сказал, что мне необходимо подумать.

— Мэнс…

Она вложила свои руки в его.

Он вдруг ощутил в ней внезапный прилив надежды и проклял себя за это.

Осенью 542 года до нашей эры в долине Кура появился одинокий всадник. Он ехал на красивой гнедой кобыле, более крупной, чем даже местные кавалерийские лошади, что где-нибудь в другом месте наверняка привлекло бы какого-либо разбойника. Но Великий царь установил такой строгий порядок в своих владениях, что, как говорили в народе, даже девственница с полным, мешком золота за плечами могла пройти всю Персию вдоль и поперек без всякого для себя ущерба. Это было одной из причин, по которой Эверард выбрал именно эту дату: Шестнадцать лет спустя после исчезновения Кейта Денисона. Другая причина заключалась в том, что он хотел оказаться в Персии тогда, когда улягутся волнения и суматоха, вызванные появлением в 558 году до нашей эры первого путешественника во времени. Какова бы ни была судьба Кейта, о ней легче всего было узнать в более позднее время, по крайней мере непосредственно после происшествия Патрулю ничего сделать не удалось.

И наконец, согласно данным Археменидского ареала 542 год был первым относительно спокойным годом с момента исчезновения Кейта. Годы 558–553, когда персидский царь Аншана Куруш (известный истории под именем Кира) находился в натянутых отношениях со своим господином, мидийским царем Астиагом, были очень напряженными. Затем следовали три года, во время которых Кир поднял мятеж, империю разрывала гражданская война, и персы в конце концов победили своих северных соседей. Но Кир не мог еще считать себя победителем. Ему предстояло подавить восстания побежденных и отразить набеги урало-алтайских племен; он потратил еще четыре года на то, чтобы справиться со всем этим и расширить свои владения к востоку. Это встревожило его соседей-монархов. Вавилон, Египет, Лидия, Спарта составили коалицию во главе с лидийским царем Крезом и в 546 году до нашей эры напали на Кира. Лидийцы были разбиты наголову, их земли были захвачены, но они поднимали восстания, которые снова и снова приходилось подавлять. Надо было как-то договориться с греческими колониями: Ионией, Карией и Ликией, — и, пока полководцы Кира разрешали эти проблемы на Западе, сам он воевал на Востоке, отбрасывая от границ государства дикие племена, грозившие захватить и сжечь его города.

Сейчас как раз наступила передышка от всех этих войн. Киликия сдалась без борьбы, видя, что на всех завоеванных землях персы издают невиданно гуманные законы и проявляют терпимость к местным обычаям. Кир поручил восточные походы своим сатрапам и занялся объединением созданной империи. Войны с Вавилоном теперь не будет до 539 года; только тогда империя присоединит к своим владениям и Месопотамию. А затем опять наступит долгое время мира, пока не наберут силы дикие племена за Аральским морем и царь Кир не отправится воевать с ними, навстречу своей гибели.

Мэнс Эверард въезжал в Пасаргады, как в страну надежды, хотя, пожалуй, нет такой исторической эпохи, которая давала бы основание для столь пышной метафоры.

Эверард проезжал мимо полей, где крестьяне серпами жали хлеб и грузили снопы на скрипучие некрашеные повозки, запряженные быками. Пыль, поднимавшаяся от стерни, слепила жнецам глаза. Дети в лохмотьях, стоявшие у землянок без окон, провожали его глазами. На дороге метался цыпленок, вспугнутый царским вестником. Всадник проскакал мимо, оставив мертвую птицу валяться в пыли…

Мимо проехал конный отряд. Воины были одеты весьма живописно: мешковатые штаны, латы, остроконечные шлемы, у некоторых украшенные перьями, и яркие полосатые плащи, правда покрытые пылью и пропитанные потом. Всадники отпускали грубые шутки.

За высокими каменными стенами в окружении пышных садов виднелись большие дома знати, однако немногие были в состоянии содержать подобные поместья. Пасаргады — город, в который въехал Эверард, — был настоящим восточным городом с кривыми грязными улочками, вдоль которых тянулись безликие хибары. Его заполняла голытьба в грязных головных уборах и жалкой одежде; купцы на базаре зазывали покупателей; нищие выставляли напоказ свои язвы; торговцы вели караваны облезлых верблюдов и тяжело нагруженных ослов; голодные собаки рылись в отбросах. Из кабачков доносилась музыка, скорее похожая на мяуканье кошки, попавшей в стиральную машину; то тут то там воины размахивали оружием и изрыгали проклятия… Откуда взялась эта ходячая легенда о загадочном Востоке?

— Подайте милостыню, господин! Подайте, и да осветит вас улыбка Митры!..

— Взгляни, господин! Клянусь бородой своего отца, ни у кого еще не было такой чудесной уздечки! Тебе повезло, господин, возьми уздечку всего за…

— Сюда, господин, сюда. Самый прекрасный караван-сарай во всей Персии, нет, во всем мире! Всего четыре дома отсюда! Мои подушки набиты лебяжьим пухом, мой отец сам подает божественное вино, моя мать готовит плов, слава о котором идет во все концы и три мои сестры — это дивные луны восторга, всего за…

Эверард не обращал никакого внимания на бегущих рядом с его конем мальчишек. Один из них схватил его за лодыжку — он выругался и отпихнул мальчишку ногой. Тот не обиделся, только ухмыльнулся. Эверарду не хотелось останавливаться в караван-сарае: хотя персы и тщательнее следили за чистотой, чем многие другие народы того времени, насекомых хватало и у них.

Он попытался побороть в себе внезапно возникшее чувство беспомощности. Обычно патрульные как-то страховали себя, брали в незнакомую эпоху станнер тридцатого века и крошечный радиоприемник, с помощью которого в любой момент можно было вызвать спрятанный скуттер. Но не сейчас, когда его могли подвергнуть обыску, да и прятать всю эту технику, было некуда. Эверард был в греческой одежде: туника, сандалии и длинный шерстяной плащ, меч на боку, шлем и щит на луке седла — только вооружение было из нержавеющей стали. Он не мог обратиться в местное отделение, если бы попал в беду: никаких отделений здесь не было. Эта относительно бедная переходная эпоха не способствовала межвременным торговым операциям. Ближайший патрульный пост находился в управлении ареала в Персеполе, на поколение позже.

Улицы, по которым проезжал Эверард, становились шире, дома — роскошнее, торговцы встречались все реже. Наконец, он подъехал к площади, по углам которой стояли четыре больших дворца. За окружавшими их стенами виднелись причудливо подрезанные деревья. У стен на корточках сидели стражники: стойка «смирно» в те времена еще не была известна. Но, когда Эверард приблизился, стражники натянули стрелы на тетиве. Он мог просто пересечь площадь, но остановился и обратился к человеку, выглядевшему старшим по команде:

— Да светит над тобой яркое солнце, о уважаемый.

Слова персидского языка, который он выучил всего за один час под гипноизлучателем, легко слетали с его губ.

— Я ищу гостеприимства какого-нибудь великого человека, который склонил бы свой слух к удивительным рассказам о моих путешествиях.