Американская дуэль - Страница 2

Но ему до мужа не было никакого дела, и он очень редко встречал его в гостиной жены.

А она, эта маленькая брюнетка с лицом матовой белизны, с черными как смоль волосами, которой по временам казалось лет двадцать пять, а по временам и больше, уроженка Мексики, называвшая себя испанкой, так ласково, так проникновенно, казалось, слушала, нежась в ленивой позе на диване или лежа в гамаке под тенью высокой калифорнской секвойи в саду, почти всегда в ярко-пунцовом платке, который так шел к ней, – слушала стремительные речи этого кудрявого, белолицего блондина и загадочно улыбалась. Сама она почти ничего не говорила и только иногда подавала реплики, умные и подчас насмешливые, воспламенявшие еще более молодого моряка.

Весеньев был представлен ей на балу, данном городом офицерам «Чайки» через три дня после прихода ее на сан-францисский рейд. Это было время междоусобной войны, и американцы-аболиционисты всячески выражали участие русским, правительство которых явно показывало свои симпатии северянам.

Все клубы, все гостиные широко открыли свои двери русским офицерам, и они были везде желанными гостями.

Весеньев заговорил с миссис Джильдой, точно давно ее знал. Он танцевал почти с ней одной, получил на память от нее гвоздику и вернулся под утро на клипер, влюбленный по уши.

На другой день он был у нее с визитом, в небольшой вилле почти за городом, и просидел два часа, а затем стал ходить каждый день. Его неодолимо тянуло в эту маленькую гостиную, где миссис Джильда обыкновенно проводила целый день, лежа на диване с книгой в руках, или в сад к гамаку, под секвойи.

Он почти никого не встречал у нее в те предобеденные часы или по вечерам, когда бывал у нее, и она ласково, как доброму хорошему знакомому, протягивала ему свою крошечную руку с рубином на мизинце и уютнее усаживалась на диван, не скрывая своих маленьких ног в шитых туфлях. Приготовляясь слушать этого пришельца с дальнего севера, вдруг, как-то неожиданно, сделавшегося своим человеком в доме, она глядела на него умным, вдумчивым и грустным взглядом, казалось, нисколько не удивленная, что русский моряк ходит каждый день, но порою, казалось, недоумевала, что он даже не пользуется правами американского флирта и с робкою почтительностью целует ее крошечные холодные руки, и по временам глядит на нее так грустно-грустно, точно жалеет ее, точно прозревает, что в сердце этой маленькой женщины разыгрывается драма.

И миссис Джильда привыкла к Весеньеву и, казалось, не без удовольствия слушала, как стремительно, словно бы «волнуясь и спеша», говорил он без умолку на своем не особенно правильном английском языке о далекой России, о которой она имела представление, как о стране, где вечный снег и где везде гуляют медведи, о родных, о плавании на «Чайке», о своих планах и надеждах. Она слушала, слегка удивленная его горячностью и огоньком, сверкающим в его обыкновенно смеющихся глазах, когда он, со свойственною русским откровенностью, обнажал перед ней свою душу, высказывая свои решительные взгляды и нередко требуя самого радикального переустройства вселенной.

Скоро он стал менее болтлив. Он задумчиво примолкал, сидя около маленькой женщины, и глядел на нее восторженными глазами. Она тихо улыбалась и не отнимала своей крошечной руки, которую молодой лейтенант осыпал поцелуями.

Накануне отхода из Сан-Франциско Весеньев тоскливо сказал:

– Завтра мы уходим, миссис Джильда.

Она, казалось, была удивлена.

– Уходите? И я вас более не увижу? – протянула она грустно.

– От вас зависит. Я вас люблю, Джильда. Не на шутку люблю.

Лицо ее омрачилось печалью. Ее большие темные глаза нежно и благодарно глядели на Весеньева.

И она наконец прошептала:

– Это скоро пройдет.

– Это скоро не пройдет. Я чувствую.

– Зачем это случилось? Зачем? – уныло сказала она.

– Я не знаю зачем. Я знаю только, что люблю вас.

– Но вы совсем меня не знаете?

– Вы… чудная.

– О, я совсем не такая, как вы думаете… Я далеко не хорошая…

И слезы показались на ее глазах.

– Не лгите на себя… Хотите быть моей женой, Джильда?

Она почти испуганно посмотрела на Весеньева.

– Мне тридцать лет… я почти старуха, а вы…

– Мне двадцать шесть… Но разве это не все равно? Я люблю вас больше жизни. Хотите быть моею навсегда, Джильда? Вы разведетесь с мужем… Ведь вы не любите его?

– Нет.

– Я приеду через полгода сюда и увезу вас в Россию.

Джильда с тоской глядела на Весеньева и молчала.

– Вы отказываете?

Джильда не роняла слова и сидела с поникшей головой.

– Вы, значит, нисколько не любите меня, Джильда? А мне казалось…

Лицо Весеньева вдруг побледнело, голос был полон тоски, и на глазах дрожали слезы.

Маленькая женщина быстро подняла голову.

Еще секунда – она рванулась с дивана и, обвивая шею Весеньева, прильнула своими устами к его устам и снова села на свое место.

А слезы так и бежали из ее глаз.

– Джильда! Родная! Голубка моя! – проговорил по-русски Весеньев, умиленный и готовый плакать от счастья.

И, целуя ее руки, он по-английски продолжал говорить о своей любви.

А она, перебирая тонкими, бледными пальцами его кудрявые волосы, повторяла:

– Лучше забудь меня. Лучше забудь!

Определенного ответа она не дала, но не лишала его надежды.

Они расстались, обещая писать друг другу.

Письма ее были печальны и полны любви.

Солнце уплывало за горизонт.

– На флаг! – скомандовал Весеньев.

К спуску флага наверх вышли все офицеры.

Солнце исчезло из глаз, а на горизонте тотчас же потускнели яркие краски. Горнист заиграл зорю. Все обнажили головы. Спустили флаг. Со спуском флага день на военном судне окончился.

В скором времени была пропета матросами молитва и розданы койки.

После коротких сумерек быстро опустилась ночь, чудная, теплая ночь. В небе засверкали мириады звезд, и луна, томная, задумчивая и красивая, медленно поднималась все выше и выше, обливая своим серебристым светом и полосу океана, и паруса «Чайки», и палубу клипера.

Каким-то волшебством дышала эта ночь.

Весеньев шагал взад и вперед по мостику, вдыхая полною грудью, и мечтал о встрече с Джильдой.

Какое неожиданное счастье, что в Гонолулу, где собралась эскадра, адмирал приказал командиру «Чайки» идти в Сан-Франциско и там дожидаться его. Наверное, придется стоять около месяца. Каждый день он будет у Джильды, и вопрос о свадьбе решится. В последнем письме она писала, что согласна. Она и не догадывается, что послезавтра он будет у нее. Он нарочно явится сюрпризом.

И молодой лейтенант представлял себе радость встречи, и сердце его замирало. И он глядел на океан, глядел на луну и на звезды и видел одну Джильду.

Пробило 8 ударов полуночи, и на смену Весеньева пришел другой вахтенный офицер.

– Все паруса… Курс WSW. Ветер восемь баллов… Ходу десять узлов… Хорошей вахты! – весело говорил Весеньев, сдавая вахту мичману.

Он бегом бросился в кают-компанию. Там вестовой уж приготовил ему стакан горячего чая.

Там же сидел, читая книгу, и друг его, лейтенант Оленич.

Они были друзьями еще с морского корпуса и с тех пор жили душа в душу, братски привязанные друг к другу.

Весеньев был такой веселый, такой жизнерадостный, что Оленич невольно спросил:

– Что с тобой, Боря?.. Отчего ты сияешь?

– А разве я сияю?

– Совсем… Точно собираешься идти на свидание с любимой женщиной, а не ложиться спать! – засмеялся Оленич.

Весеньев покраснел.

Он присел к столу рядом с Оленичем и тихо шепнул ему:

– Ты почти угадал, Володя… Я тебе ничего не говорил раньше, но теперь скажу… Ты ведь мой единственный друг.

И Весеньев рассказал о том, что любит миссис Джильду и собирается жениться.

– Ты с ума сошел! – воскликнул Оленич, когда его друг кончил.

– Отчего с ума сошел?

– Да ведь ты совсем не знаешь этой дамы. Я видел тогда на балу, и…