Амазонки - Страница 17

– О, боги! Летом – ребенка! Где он мог родиться?

– В том-то и дело.

– Может, рабыня?

– Девочке больше месяца. Рабыня не может скрыть беременность, не может месяц держать около себя ребенка. Он из богатого дома.

– Значит, кто-то из воительниц преступил завет.

– Не это меня беспокоит, царица. Гелона всем говорит, что девочка – дар богов. Моя мать подарила Мелете куклу. Дочка прятала ее в кормушке. Потом решила показать Кадмее. Но на месте восковой девочки лежала живая.

– Что ж… Такое чудо под силу только богам.

– Подумай лучше, Великая. Боги не дарят детей ни с того ни с сего. Жрицы говорят, что ее следует назвать дочерью Ипполиты. И тогда…

– Она будет царицей Фермоскиры?

– Да, Великая. Ее воспитают в храме. Богорожденную могут назвать царицей когда угодно. И ты…

– Мне несдобровать тогда. Но что я могу поделать, если боги захотели этого?

– А ты уверена, что этого захотели боги? Может, они ни при чем?

– Не кощунствуй, Лота.

– Подумай, подруга. Если бы боги решили подарить городу девочку, они положили бы ее только в храме и нигде более.

– Ты думаешь, она рождена смертной женщиной? Но кем, же?

– Я не знаю кем, но кому-то выгодно заменить ею тебя или твою дочь…

– Этого хочет только одна женщина в Фермоскире.

– Атосса. И только ей выгодно из этого порождения греха сделать святую.

– Но она могла бы положить ее в храм.

– Это опасно. Около священного наоса, у алтаря, днем и ночью стоят в карауле две воительницы, в храме постоянно ходят жрицы. Только двое могут решиться на такое: та, кто родила девочку, и та, кому нужно сделать из нее святую. Если об этом узнает кто-то третий – тайное станет явным. Мы, женщины, не любим хранить тайны. И поэтому ребенка положили в козлятник. Кто-то знал, что девочки играют с куклой, и воспользовался этим.

– Что же делать?

– Если бы я знала – не пришла бы к тебе среди ночи.

Годейра снова подошла к окну и долго молча стояла около него.

– Рассуди, Лота: только Священной нужно убрать меня с трона – с этим я могу согласиться. Но где она могла взять ребенка?

– А может, это ее дочь?

– Не святотатствуй, Лота. Атосса была больна и никуда не отлучалась из города. Ни одного мужчины не было в Фермоскире.

– Гелона?

– Нет, нет. Я весь этот год была рядом с ними. Я бы заметила.

– Антогора?

– Ты говоришь, девочка родилась месяц назад. Антогора не слезает с коня все лето. А более никому в таком деле Священная не доверится. Может быть, все наши подозрения, Лота, – великий грех и святотатство. Давай вверимся воле богов и не будем больше говорить об этом. Великая наездница может жестоко покарать нас, а если мы усомнимся в ее даре при всех, нас сомнут. Может, завтра выяснится, что это простая смертная. А сейчас надо спать. Летняя ночь коротка.

Но, проводив Лоту, царица не могла спать. Она позвала служанку, велела ей собираться:

– Мы едем в паннорий. И чтоб никто не знал об этом.

Охранницы паннория узнали ее и беспрепятственно провели к хозяйке. Лаэрта не удивилась, она знала, что царица не утерпит и приедет сюда. Правда, она не ждала ее ночью.

– Она здесь? – спросила царица после взаимных приветствий.

– У меня в доме. Так велела Священная.

– Я хочу взглянуть на нее.

– Священная строго наказала пока не показывать ее никому, но тебе… Я думаю, Великая не выдаст меня…

Девочка лежала на боевом щите, подвешенном к перекладине. Лаэрта поднесла светильник. Яркий свет разбудил девочку, она открыла глаза, но не заплакала, а улыбнулась. Протянула к царице ручки, зачмокала губами. Годейру поразила белизна ее кожи. Обычно дети у амазонок рождались светло-коричневыми, чаще всего они были черноглазы. Эта же будто светилась изнутри. Крупные глазенки смотрели на женщин приветливо, словно синь небес опрокинулась в них. Годейра взяла ребенка на руки.

– Дай рожок, – сказала она Лаэрте, и та поднесла ей козий рог, наполненный молоком. Девочка привычно схватила губенками узкий конец рожка и начала вытягивать из него молоко.

– Говорят, что она богоданная. Будто сама Священная сказала это?

– Мне она ничего не говорила. Велела держать у себя, кормить и все.

– Как ты думаешь сама?

– Ни одна смертная женщина Фермоскиры не осмелится нарушить завет. Девочка и в самом деле будто бы упала с неба. Ты и сама понимаешь, Великая, никому в нашем? городе не удалось бы скрыть беременность. Я не знаю, что и подумать. Говорят, завтра соберется Совет Шести, и затем Священная выйдет на агору. Весь город ждет.

В полдень собрался Священный Совет. Он считался хранителем заветов великой Ипполиты, в его руках была жизнь и смерть каждой амазонки. Годейру удивило одно: на Совет позвали и Лоту. Четверо пришли вовремя, не было только Атоссы и Гелоны. Все знали о причине сбора и вполголоса обсуждали событие, о котором так много судачат в городе. Наконец появилась Священная. Атосса шла тихо, ее поддерживала под руку Гелона. На верховной жрице коричневый священный пеплос с оранжевыми каймами, белый венец в золотистых оборках. Лицо Атоссы бледно, она опирается на посох. Усевшись на свое место, Атосса долго молчала. Совет ждал.

– Прежде чем говорить о главном, – Атосса искоса глянула на Лоту, – я хотела бы передать Совету просьбу царицы. Она снова требует отдать копье полемархи Лоте. Я думаю, что теперь можно это сделать. Воля богов на ее стороне, Лота заслуживает этого высокого звания. Может быть, кто-нибудь из вас, думает по-иному?

– Царица права, – сказала Лаэрта. – Ей одной управлять басилейей и наездницами трудно. Сколько лет она была и паномархой и полемархой.

– Достойнее Лоты не найти, – буркнула Антогора.

– Да будет так. Отныне ты полемарха, Лота, и твой голос равен нашим. – Атосса закрыла глаза. Все понимали, что ей после болезни говорить трудно, и ждали.

– Молчат боги… – тихо произнесла Священная. – Молчит воительница, молчат оракулы. Я и Гелона всю ночь стояли у святых алтарей и не получили никаких знаков свыше. Мы долго думали: кем рождена девочка? Смертная могла зачать ее только осенью. Но в это время во всей Фермоокире не было ни одного мужчины. Мало того, в ту пору ни одна амазонка не покидала нашего царства. Мы не ходили в походы. Да если бы и ходили – ни одна дочь Фермоскиры не прикоснется к презренному мужскому телу, не омытому в Фермодонте и во внеурочное время. Таких грешниц у нас не было и, я надеюсь, не будет. Может быть, поэтому молчат боги. Они верят, что мы сами поймем, что девочка – их дар. Может быть, после боги скажут, чему он предназначен. Теперь говорите вы.

– Мы – Священный Совет, – сказала Годейра. – Нам нельзя ошибаться. И пока мы не узнаем… Боги не посылают на землю своих детей без причины…

– Отчего же? Разве царственная супруга Зевса не сбросила своего сына с Олимпа на остров Лемнос? И разве знала причину богиня Амфитрита, воспитавшая Гефеста? И разве не он принял нашу прародительницу как свою родную дочь? Было бы большим кощунством отрицать это.

– Если боги решили дать нам дитя, они бы сказали об этом, – заметила Лота. – Но боги молчат, ты сама говорила.

– Боги все видят, все знают, дорогая Лота. Мы много грешим, и они, я думаю, хотят испытать нас. И если мы не поймем, не поверим в божественное происхождение ребенка – мы лишний раз докажем свою греховность. И нас ждет тогда кара.

– А что если девочку родила смертная? – упорствовала Лота. – И не просто женщина, а великая грешница. Потому что зачала она свое отродье в неурочное время. Что тогда? И не будет ли на нас греха еще больше?

– Ты посмотри на нее! – воскликнула Антогора. – Если бы она была греховной… Ее нельзя не полюбить. Я сама с радостью удочерила бы ее.

– Ну и удочеряй. Зачем впутывать в это дело богов?

– Ты молчи, Лота. Видно, у тебя у самой много грехов на душе, если ты восстаешь против святого рождения. Ты и твоя мать…

– Не надо браниться, Антогора, – перебила ее Гелона. – Только два помысла между нами: или ребенок рожден смертной, или это дар богов. Третьего не дано. Мы не можем доказать первое – значит, должны признать второе. Если она рождена в грехе, мы должны убить ее. Кто решится на это, хотела бы я знать? Ты, Лота?