Амальтея (сборник) - Страница 71

Вскоре Антон увидел берег: далекая, едва заметная полоска была недосягаема. Очень скоро он выбился из сил: сердце начало сбоить, руки-ноги отнимались от усталости, легкие разрывались от нехватки воздуха. Антон хлебнул воды раз — другой и совершенно обезумел: движения его стали судорожными, чем больше он стремился вырваться из воды, тем глубже погружался. Перед глазами поплыли разноцветные круги и пятна. “Конец!” — понял Антон, и запоздалое сожаление посетило его. Не надо было это все — И другая, чужая мысль пришла в голову: “А что жалеть? Что ты оставляешь в этом мире?” Ослепительный свет вспыхнул в сознании Антона. Одним взглядом он охватил все тридцать лет своей неустроенной, никчемной жизни. “Хорошо, что детей нет, — подумал он. — Тяжелее было бы уходить… А может, и жаль, что нет? Ничего ведь не остается… Картины? Клавдия с теткой выбросят их. Ничего…”

Последними искорками сознания Антон почувствовал, как его ударило спиной обо что-то твердое. Он конвульсивно обхватил руками осклизлое дерево бакена.

Трудно сказать, сколько времени прошло, прежде чем Антон окончательно пришел в себя и к нему вернулась способность мыслить…

На середине большой реки, оседлав бакен, сидел инженер НИИ Систем Антон Верхоянцев. Красный бакен, вспыхивая, выхватывал из темноты измученное лицо инженера, время от рремени принимавшегося бормотать странное заклинание: “Взлететь бы… Ух-х… взм-м-мыть бы! Зар-раза…” И, немного погодя, вновь: “Эх, вз-зле-теть бы! Вз-змыть — Черт!..”

“В чем же дело? Неужели в том, что я сомневаюсь?.. — думал Антон. — Сомневаться нельзя. Вон как я сгрохотал из-под потолка. Надо просто очень ярко себе представить…”

Он закрыл глаза, прижался щекой к теплому фонарю бакена и стал представлять себе, как его тело наливается легкой силой.

Что-то шелохнулось в груди. И с новой надеждой Антон почти в полный голос взрыл: “Взлететь бы! Взмыть! Дава-а-а-ай!”

Медленно и тяжело, как гусь на взлете, чиркая ногами по воде, он летел вдоль реки. Поджав под себя ноги, Антон глянул вниз и с силой оттолкнулся (мысленно) от поверхности воды. Дальше пошло легче. “Главное — абсолютная уверенность в себе — Чуть-чуть запаниковал и чудесная способность исчезает, будто ее никогда и не было”, — еще раз понял Антон.

Съежившись от холода и подобрав ноги под живот, он летел бесформенным комком вниз по течению. Из темноты вынырнул железнодорожный мост. Перевалив через него, Антон вновь опустился к самой поверхности воды и летел механически. Потом встряхнулся и подумал: “Коченею же!” Изловчившись, он стянул с себя трусы и выжал их. Стало немного теплее. Внезапно впереди показались огни, и из темноты вынырнула громада теплохода. Приглушенно звучала музыка, рокотал двигатель. С теплохода повеяло домашним уютом и теплом. Снизив скорость, Антон прошелся вдоль борта и уселся на корме. Что-то обеспокоило его. Но это что-то не укладывалось во взбаламученном сознании Верхоянцева, и он отложил всякие размышления до лучших времен. Шелестела вода. Палуба слегка вибрировала, и было тепло. На берегу уютно мелькали огоньки. Какая-то машина, мотая лучами фар, бежала вдоль берега, потом повернула, и стали видны лишь красные огоньки подфарников. Антон сидел, отходя от пережитого испуга, и старался не думать ни о чем. Это удалось ему настолько, что рядом кто-то трижды вежливо кашлянул.

Перед Антоном стоял старик.

Густые светлые усы и козырек темной форменной фуражки — первое, что бросилось в глаза.

— Летаешь? — дружелюбно спросил владелец густых усов.

— Да так, — пожал плечами Антон, — помаленьку.

— Хорошее дело, — сказал человек в кителе, и в голосе его послышалась легкая зависть. — Я тоже мог когда-то. — Он покряхтел, облокачиваясь на поручни. — Мог, да… Хорошее дело.

Они помолчали.

— Бывало, как луна… так все… не могу. Выберешься из сены, а внутри аж трепещет все. Пробежишь, оттолкнешься и — пошел… Какая гульба была! Где шабашите-то? — спросил он осторожно.

Антон невнятно промычал что-то. Но, подумав, добавил:

— В первый раз я вылетел.

— У-у-у… — качнул головой старик. — Тогда ты это… Не увлекайся поначалу. Сила-то, она ить от луны. Вертайся пораньше. Чтоб с запасом. А то был со мной случай, по неопытности тож… Дотянул до петухов, резвился все. И чувствую, что вышел весь. Тянул с последних сил — задницей сосны сшибал. Поскидывал с себя все, силу чтоб поддержать. А луна уж блекнет. Тянул, покуда силы были, аж внутри весь выгорел. Не стерпел, упал в лес. А тайга у нас… Охо-хо… Я с-под Томска родом-то…

Старик замолчал и полез в карман. Достал трубку, пакет с табаком “Нептун”. Долго сопел, покашливал, чиркал спичками.

Антон пытался вспомнить, где же он мог видеть этого старика. То, что видел — это было точно. Тут память Антона осечек не давала. Труднее было вспомнить, при каких обстоятельствах.

— Ну и что? — не выдержал Антон.

— Пошел… пс-пс… пешком да босиком… пс-пс…

Наконец трубка разгорелась, и речь старика стала внятнее.

— А нагишом-то в тайге — слыханное ли дело? Изодрался весь, опух с укусов. Мошка жрет — сил нет. Думал, не дойду. Наутро — дождь. День льет, ночь пришла — просвета нет. Иду, голову задрал… Как луна выглянет, так я уж прыжками через бурелом да чащобу. Как башку не сломал…

Старик вздохнул и выпустил клуб дыма.

— На третьи сутки вышел на базовку. Признал. Ране слыхивал, что есть такая, верст полета от нашей деревни. Еще с полдня на гумне хоронился. Мужиков нет. Бабы все. Трое их там было. Старуха, да молодая с дочкой. Не стерпел, окликнул молодуху. А та и пугаться не думала. Да…

Старик усмехнулся едва слышно.

— Вот так и вышло… День я еще у нее отходил. Отпарила она мой испуг в бане, отходила. На телеге свезла до станции. В мужнино одела и свезла. Навещал я ее потом. Поняла она, что к чему со мной в первый раз было. Тосковала, что летать не может. Уж я бился с ней, бился… Не могу, говорит, Еремей, хоть ты что со мной делай. Оно и верно. Уж коли от бога, так от бога, а нет, так не вложишь. Доколе душа болит, дотоле летать будешь. А уж коли зажил справно да сытно, то уж не обессудь — отдай, что брал. Так и расстались с Марией. А потом уж и других ведьмаков повстречал.

— Кого? — оторопел Антон.

— Ведьмаков, — спокойно ответил старик, — которые способные. Так и на шабаш попал. Иван, кузнец с соседней деревни, свел. Он и сейчас жив: пишет когда… Там мне крепко досталось, что посторонних я в это дело впутал. Про Марию, стало быть, разговор был. Оно, конечно, и верно. Времена были — не чета нынешним. Народ шибко дремучий был. Раз-два, и петуха тебе подпустят. Особенно до баб это дело опасное. В их ить начало-то другое. В нас от мысли сила, а в их — наоборот — от души. А с душой, знамо дело, как совладать? Да баба, она баба и есть. Где не сдержится, порчу наведет… Потому и боялись огласки пуще смерти. Ну и закружило меня, завертело. А ведьмы как на подбор всегда… Наталья одна была…

Старик закашлялся, засипел трубкой, пуская искры. Замолчал.

— Заговорил я тебя. Светать скоро будет. Далеко лететь-то?

Антон ответил.

— М-м-м… бывал я у вас, — кивнул головой старик.

И тут Антона осенило. Он вспомнил, где и когда видел этого старика. Он подходил к Антону на выставке, попросил картину. Антон даже вспомнил, что именно просил старик: “Пристань”. “Волны так только у деревни моей шумят… На закате…” — бормотал он, поспевая за Антоном. Верхоянцев подошел тогда к раме, выдернул без слов картонку, протянул ее старику. И прежде чем в воздухе повисла неловкость, пожал ему руку.

— Полечу я, — сказал Антон.

— Счастливо, — откликнулся старик. — Про луну не забывай. На шабаш попадешь, поклон там… От Еремея, скажи, Столетова.

Антон поднимался вверх спокойный и уверенный в своих силах. Все выходило естественно. Неразрывна связь времен. Вот пришел и его черед принять эстафету. “Ведьмак”… — засмеялся Антон. Племя неустроенных, род неудачников… “Коли зажил сыто, да справно…” Действительно, сытых творцов не бывает…