Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга - Страница 3

– Чего надо, бойе? – пробасил бородач. – Заблудился, что ли?

– Илимпо не может заблудиться! Бата к Хозяйке шел, – торопливо объяснил шаман. – Кама знает старого Илимпо…

– Старого, может, и знает, а тебя, вьюноша, я впервой вижу, – ответил бородач, оглаживая бороду и выжидающе глядя на таежного цыгана.

– Небесное железо вернуло мне черные волосы и крепкое молодое тело, но внутри я все тот же Илимпо, – заверил его шаман, улыбаясь пустым младенческим ртом, в котором точно грибы после дождя проклюнулись новые прозрачные зубы.

Чтобы окончательно уверить приказчика, Илимпо развязал гайтан и вынул шар. Бородач бегло осмотрел находку, качнул кудлатой головой и скрылся в тереме, но вскоре вернулся и почтительно проводил Илимпо по широким рубленым ступеням в горницу.

Семискатный терем Хозяйки с высокой подклетью и горней светелкой под самой крышей стоял отдельно от общих изб. В просторной, хорошо протопленной горнице было звонко и пусто.

Илимпо закрутил головой и восхищенно поцокал языком: потолок, двери и косяки окон по обычаю староверов были выкрашены в цвет неба, чтобы и в домашней клети помнил человек об Отце-Небе, но к васильковой краске добавили немного красной киновари, и горница светилась ярким фиолетом.

Алое закатное солнце прощально гладило тесаные стены и пестрый ковер над кроватью. На ковре висел шаманский бубен, расписанный ягодной синькой, но вместо дерева миров и карты шаманских стоянок на нем были нарисованы два токующих лебедя – священные птицы Верхней Тундры. Старые шаманы говорили, что первые русские пришли в эти края вслед за лебедями. Год за годом белокрылые птицы Ермака вели русских за Большой Камень на Обь и Омоль и за каменный пояс богатыря Енисея.

В простенке между окон стоял стол, покрытый вязаным кружевом, а рядом в кадке росло нездешнее дерево с узкими маслянистыми листьями и золотисто-зелеными плодами, и пахло от него терпко, как пахнет разворошенный медведем весенний муравейник. Красивый и богатый дом… Вот только в восточном углу не было говорящих досок с Великими Шаманами русских!

Скрипнула дверь, и вошла Она: высокая, ладная, в жемчужной поднизи поверх кос, в шелковом сарафане, обливающем стан.

– Земной поклон, бата Илимпо! – Кама приложила правую руку к груди и чуть склонила голову.

– Прекрасная, как заря… – прошептал Илимпо, забыв отдать ответный поклон, – да и надо ли кланяться чуду?

Чудом был весь ее облик, ее белая кожа, белее всего, что когда-либо видел Илимпо, – нежная и упругая. Странный блеск ее очей завораживал и притягивал внимание, и глаза ее казались то золотисто-карими, то сине-зелеными, как волны кедровой тайги за окнами терема. Чуть раскосый разрез век и густые, приподнятые к вискам брови говорили о таежной крови, текущей в ее жилах, но лицо было по-славянски правильным.

Она ласково смотрела на шамана, помолодевшего так же таинственно и внезапно, как умела только она одна.

В статном чернобровом парне трудно было узнать прежнего Илимпо, только ветхий шаманский плащ, залатанный тут и там, говорил о его долгих скитаниях по средней тундре.

Илимпо молча протянул ей блестящий шар; атласные брови Камы удивленно дрогнули.

– Что говорит Агду? – с тревогой спросил Илимпо.

– «Ленинградский металлический завод имени И. В. Сталина, 1948 год», – медленно прочла Кама.

В этих странных словах без привычных «i» и «ятей» в конце слов звенели удары молота, и в эту минуту они оглушили Каму и отняли ее высокий, чистый голос.

– Сталин, – едва слышно повторила Кама.

– Сталин? Кто это? – с тревогой переспросил Илимпо.

– Стальной человек, Великий кузнец, – глядя в глубину блестящего шара, ответила Кама и добавила тихо: – Предреченный…

– Железный бата! – прошептал Илимпо.

О том, что Шаман-Великан уже в пути, пели на больших туях тунгусские аяны. Железную Шапку славили юкагирские и тувинские камы. В жерле кузни-вулкана кипели и плавились его кости, и тысячи мохнатых горных карликов полировали его череп и гранили алмазное, не знающее слабости сердце. О его скором приходе вещали странные знаки, которые приметливый глаз различал и тут и там, но его имени еще не было в Книге Жизни.

Кама сжала в ладони серебристый шар и спросила торопливо, с непривычным волнением:

– Бата Илимпо, что ты хочешь за свою находку?

– Знаю, что ты можешь дать человеку силу ста аянов, новый чум, молодую жену и стадо оленей, – по-эведски ответил Илимпо, помня, что Кама хорошо знает язык его народа. – Но Агду дал мне больше, много больше… В этом шаре живет душа Железного Шамана, и я не могу отдать его никому, даже тебе!

Тонкие ноздри Хозяйки дрогнули, зрачки потемнели, но внешне она осталась спокойна.

– Твоя воля – воля Агду, – кивнула она, – но подумай о будущем, Илимпо.

– Самое время… Еще вчера мои кости скрипели, как старые нарты, того и гляди рассыплются на поворотах. У меня были волосы цвета звезд и молчаливая мудрость гор. Теперь мои волосы черны, как Земля, и мудрость моя утекла, как вешний снег с вершины Урекена. Как я вернусь к моим людям? Кто поверит словам молодого Илимпо?

– Ты нужен мне, Илимпо, – мягко сказала Хозяйка. – Скоро зима, ты будешь возить моих гостей до перевала и обратно.

В прошлые годы Илимпо часто встречал в тайге провожатых Эден-кутун. Званых гостей привозили на собаках и на олешках молчаливые каюры и возчики от всех родов и племен Долганиды – великой северной земли, простертой у Полярного круга, иных передавали с рук на руки, иным давали в руки посох с картой, похожей на затейливую вязь.

– Я-то согласен, – протянул Илимпо, глядя в окно на вечернее небо с алым зрачком солнца, – но что скажет мой народ, когда узнает, что Илимпо стал каюром у русских?

– Скоро сюда придет Предреченный…

Белая Шаманка говорила правду: Что на небе, то и на земле, хотя случается и наоборот. Должно быть, сам Агду, склонив ухо, слушал ее голос, и все, что свершалось в Солнцевом селении, волнами больших и малых событий расходилось по обе стороны Енисейского кряжа и в свой черед повторялось в Большом Мире.

Илимпо не ведал о войнах и мятежах, о столкновениях народов и счастливых спасениях сотен людей, но он твердо знал, что в Солнцевом селении живет воля Агду. Здесь великие и малые духи ловят слова шаманки, ветры вторят ее песням и молитвам, и горы внимают ударам бубна, а четыре белых орла несут ее волю на четыре стороны света, потому все сказанное ею обязательно сбывается!

Илимпо молча поклонился и снял с плеч замшевую котомку – в знак того, что его долгий переход завершен.

Москва, наши дни

Эх, московские переулочки, кривые да горбатые, подмигивающие из подворотен голодными зелеными огоньками… Безобидные на первый взгляд, вы похожи на ловчие лабиринты и капканы, где тихо дремлет пойманное за лапу время. Эти настороженные западни отличаются звонкой тишиной и подозрительным безлюдьем посреди бурной кипящей столицы. Здесь все еще веет булгаковской чертовщинкой и коренные жители боятся солнечного света, не пользуются вожделенной московской пропиской, еще более причудливы их гости, изредка мелькающие на Сивцевом Вражке или в Газетном переулке, вроде этого «лешачка» в лохматой шапке и туго подпоясанном ватнике.

Росточком мужичонка не вышел, со стороны так и вовсе щепка сухая – и в чем душа уцепилась? А бородища – как у великана: пышная и блестящая, с упругими медными колечками.

Всего полчаса назад он внезапно и беззаконно вынырнул из-под асфальта, как крепкий лесной боровичок, там, где даже поганке быть не положено, и сразу открыл возле антикварной лавки бойкую торговлю картинами.

День выдался солнечный, с хрустальным звоном капели. Мартовские сосульки роняли в лужи звучное серебро и бойко стучали в донце его папахи. Казалось, что весенние слезы промочили его насквозь, до подошв старых валенок с аккуратными кожаными заплатками на пятках.