Алюминиевое солнце - Страница 7

Вернувшийся с реки Кольша еще от порога взглянул на пустой горничный подоконник и настороженно спросил:

- А где же?..

- Ой, Коля! - подступилась к нему Катерина. - Чего я натворила!..

Она принялась каяться, заглядывая Кольше в глаза, как бы ища в них ту стрелку, которая измеряла бы степень его гнева.

Кольша молча зачерпнул кружкой воды, напился и, так и не произнеся ни слова, вышел из дому.

Катерина слышала, как под окнами заповизгивали колесики Кольшиной тараборки: стало быть, поехал собирать свой подсохший дровяной улов.

Вечером же, по его возвращении, выждав, когда он сядет за стол, Катерина распеленала марлевый ком и распластала его перед Кольшей: на белом поле редкого тканья, путаясь в мережке, одиноко и беспомощно копошился черный муравей с белой пометкой.

- Митяха! - изумился Кольша.

- Хотела марлечку постирать, гляжу, а он там запутался, - пояснила Катерина. - Только он и уцелел.

10

Надвечер Великой субботы заглянула соседка Муся - обширная и шумная женщина, как-то сразу наполнившая Кольшину избу бодрой теснотой. Она была одета по-дорожному: в голубую китайскую пуховку и веселый светлый платочек, с ивовой плетенкой на изгибе руки. С Катериной она договорилась идти в Кутырки на Великую Литургию, а если хватит сил, то дождаться крестного хода со всеобщим песнопением в трепете ночных свечей под многоголосье колоколов, а утром освятить куличи и кое-чего для разговления. Муся любила эту необыкновенную сутолоку, заранее возбуждалась и даже тайком, еще дома перед выходом, нарушая запреты, выпила стакашку, отчего сделалась еще общительнее и добрее.

- Слушай, а ты не забыла словa? - еще у порога спросила она у Катерины. - А то ведь петь придется. Ну-ка, как это... - И неожиданно высоко и сочно возгласила - ...Ангелы поют на небесах, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити-и!..

- Я лучше помолчу, - сказала Катерина. - Боюсь, напутаю...

- А мы с тобой поближе к диакону. Наш Леонтий хорошо голосит, не даст запутаться.

Желая посмотреть, как прибрана горница, Муся отвела занавеску и увидела Кольшу. Он сидел за столом, перелистывая книгу. Накрахмаленная скатерть остро казала углы столешницы, посередине которой стояла майонезная баночка с каким-то весенним цветком внутри.

- Привет, сосед! - тоже подсела к столу Муся.

- Здравствуй, Мария.

- Все почитываешь?

- Да вот, надо отдавать...

- А я и не помню, когда читала, - винясь, засмеялась Муся. - Дома ни клочка бумажки. Одни старые квитки. Раньше заставляли "Обаполского земледельца" выписывать, а теперь - ну его: не за чего... Вот телевизор гляжу, больше - про секс. Иной раз до петухов маюсь, а утром проснусь весь низ болит... Последнее здоровье отнимают... Это ж небось нарочно делают.

- А ты не гляди...

- Да я пробовала, - смеялась над собой Муся. - выключу, похожу-похожу, а сама думаю: ладно, догляжу... Хоть узнаю, как это у людей. А то живешь в темени...

- Хватит тебе, перед Всенощной, - укорила Катерина. - Чаю налить, пока соберусь?

- А больше - ничего?

- Завтра приходи.

- А я б и сёдни... Отец Федя простит, кадилом отмахает.

Муся расстегнула пухлянку, потрусила кофточкой.

- А что это у тебя в майонезке? Гляди, муравель бегает!

- Да вот, изо льда вытаил...

Муся выложила пышный бюст на стол, приблизилась лицом к баночке, помолчала, понаблюдала черными томлеными глазами.

- И чего теперь?

- А ничего, он нездешний.

- Скажи ты! Импортный?

- Бревно распилили, а они там, в снегу. Из дальних лесов.

- Разводить будешь?

- Его уже не разведешь...

- А давай ему невесту споймаем! Скоро подсохнет - во все стороны побегут. Хоть черную, хоть рыжую... Гляди, как носится: туда-сюда, туда-сюда...

Муся отстранилась от стола и озорно оглянулась на Катерину, как бы приглашая ее в сватьи.

- Такую свадьбу отгрохаем! Я самогонки выгоню...

- У них бескрылых невест не берут, - возразил Кольша.

- Ух ты, какой разборчивый! - Муся утерла ладонью насмешенные глаза и как-то уважительно уставилась на Митяху. Но тут же снова захохотала. - А небось подсунь ему какую-нибудь, так он и без крыльев сграбастает!.. Все вы, мужики, одинаковые!

- А он и не мужик вовсе...

- А кто же? Монах, что ли?

- Он - рабочий.

- Дак чего - ему бабы не надо?

- Не надо.

- Просто на волю охота? По земле побегать? Вот пойдем с Катериной в Кутырки, давай по дороге и выпущу - в хорошем месте.

- И про волю он не думает. - Кольша закрыл книгу и провел по ней узкой, сухой ладошкой. - Просто такое - иди куда хочешь - ему не нужно. Один он все равно пропадет.

- Ну а тади чего ему? Чего мечется?

- Это он дела хочет, - пояснил Кольша, поглядев на снующего Митяху. Мучается он без дела... Истратит всего себя на пустую беготню и начнет затихать, гинуть от ненужности.

- Ой, правда! - согласно воспряла Муся. - Я, когда душа заскорбит, сразу кидаюсь стирать. И - отпускает!

- Это для всех закон.

- Тади насыпь ему мусорку. Пусть трудится, щепочки таскает. Как на субботнике.

- Нет, так он не станет. Вот тут пишут: ему идея нужна. Общая задача. Ему надо видеть, что делают другие. Завтра отнесу в лесопосадку, поищу муравейник.

- А ежли сожрут? Он ить тут чужой, из других мест...

- Поищу одной породы. Те только обнюхают, ощупают, обмеряют... Чтоб все совпало. А потом окропят своим духом и отправят на общие работы. И он сразу примется помогать изо всех сил.

- Надо же! - Муся сладко смежила веки и, взяв в руки баночку, принялась рассматривать на свет. - А у меня летом по избе бегают и того меньше. Во-о-от такусенькие! Ручки-ножки даже не разглядеть. А сахар почем зря таскают! С полки - на подоконник, с подоконника - в дырку под рамой и - привет! С улицы - порожняком, обратно - с сахаром. А сахариночка, поди, тяжелее его самого. Но - тужится, волочет, не присядет, не передохнет. За день, ей-бо, полстакана утаскивают... Вот думаю я: как же это так ловко устроено? В ней, в этой букашулечке, небось и сердце есть, все время тикает, и какая-то кровушка перетекает... Не сухой же он изнутри? Дак ведь и надо знать, куда этот сахар тащить? Дорогу помнить... Значит, и в головенке у него не пусто? Как это так, Коля?

- Вот и я пытаюсь понять...

- А я думаю, этого понять нельзя... Может, ты добьешься, а я - нет. Я лучше к отцу Феде: у него все понятно, все - из глины... Пойдем с нами, а?

- Не-е, я не пойду.

- Чего так?

- А ну его... Когда я рисовал солнце, он остановился перед домом, поглядел, как я малюю, и сказал: "Мимо Господа печешься". И пошел.

- А помнишь, как ты сверчка со склада принес?

- Помню, как же...

- Как ты ножик об ножик тер, заставлял его чирикать. А мы приходили слушать.

- Я его Тюрлей звал.

- Да, да - Тюрля. Бывало, ежли вечер лунный - как распоется, растюрлюкается!

- Было, было, - покивал Кольша.

- Занятный ты мужик! - Муся привстала и, обхватив жаркими ручищами, потискала за плечи. - Катька, отдай-ка мне его! Годка на два - скоротать бабий зазимок. А, Кать?

- Сама и прогонишь... - отшутилась Катерина. - Он ить безденежный.

- Стало быть, бессребреник! Синяк под глазом не набьет!

11

Воскресный день Пасхи, как и вся Страстная неделя, вставал погоже и осиянно. Небо очистилось до самых неимоверных глубин, в нем не было ни облачка, ни даже мгновенных росчерков стрижей, еще не прилетевших, и все пребывало в торжественном отрешении и благодати. Из-за полевого угора, тронутого хлебной зеленью, доносился перезвон в три разновеликих колокола. Порушенная колокольня долго молчала, и потому, наверное, неопытный звонарь иногда сбивался с беглого боя, но зато эта его рьяная неровность и заливчатое многоголосье придавали бодрящую праздничность всей округе, побуждая к единению и добру.

Катерина с Мусей еще не вернулись с ночного бдения, хотя, по высокому солнцу, и пора бы: поди, на радостях забрели к тамошним знакомым, в чем не было ничего удивительного, поскольку в прежние годы бок о бок тащили лямку и на бурачном поле, и на скотном дворе, и в сельповской очереди за пачечной вермишелью или постным маслом. В нынешней хуторской разобщенности прежнее товарищество особенно помнилось и ценилось.