Алые Евангелия (ЛП) - Страница 2

— То же самое было с Биганзоли? спросил Раговски.

— Дом Биганзоли все еще был запечатан, когда я пришел. Ставни закрыты, а двери заперты, как будто он уехал в долгий отпуск, но он все еще находился внутри. Я нашел его в кабинете. Он, Боже, был подвешен к потолку на цепях. На их концах были крюки, которые были пропущены через его плоть. И там было так жарко. Думаю, он был мертв в этой сухой жаре как минимум полгода. Его тело полностью высохло. Выражение его лица было таким, как будто плоть отступила от его рта, когда он высох, но, клянусь Богом, он выглядел так, как будто кричал умерая.

Раговски изучал лица перед собой. — Значит, пока вы вели личные войны за любовниц и мальчиков, этот демон забирал жизни и разорял умы самых искушенных волшебников на планете?

— В целом? — уточнил Полташ. — Да.

— Почему? Каковы его намерения? Вы хотя бы это выяснили?

— Как и наши, мы думаем, — ответил Феликссон. — Получение и сохранение власти. Он не просто забрал наши трактаты, свитки и гримуары. Он вычистил все облачения, все талисманы, все амулеты…

— Тcc, — внезапно сказал Раговски. — Слушайте.

Среди них на мгновение воцарилась тишина, а затем вдалеке негромко зазвонил похоронный колокол.

— О Боже, — воскликнула Лили. — Это его колокол.

Мертвец смеялся.

— Он нашел нас.

Вся компания, за исключением единожды почившего Раговски, мгновенно прервала поток молитв, протестов и просьб, ни одно из которых не было произнесено на одном языке.

— Спасибо за дар второй жизни, старые друзья, — сказал Раговски. — Очень немногие люди получают удовольствие умереть дважды, особенно от руки одного палача.

Раговски вышел из гроба, пинком опрокинул первую из алебастровых чаш и начал прокладывать себе путь по магическому кругу против часовой стрелки. Разбитые яйца и менструальная кровь, вместе с другими ингредиентами, содержимое каждой чаши отличалось от других, но все являлись жизненно важными частями Ритуала Н'гуизе, были разлиты по полу. Одна чаша покатилась на ободе, безумно виляя, прежде чем удариться об одну из стен склепа.

— Это было просто по-детски, — сказала Коттлав.

— Святой Иисус, — произнес Полташ. — Колокол становится громче.

— Мы заключили мир друг с другом, чтобы заручиться вашей помощью и защитить себя, — закричал Феликссон. — Капитуляция не может быть нашим единственным выходом! Я не приму это.

— Вы слишком поздно примирились, — сказал Раговский, опуская ногу и размалывая разбитые чаши в порошок. — Может быть, если бы вас было пятьдесят, и все поделились бы своими знаниями, у вас была бы надежда. Но, как бы то ни было, вы в меньшинстве.

— В меньшинстве? Ты имеешь в виду, что у него есть помощники? — сказал Хеядат.

— Боже правый. Это туман смерти или прошедшие годы? Честно говоря, я не помню, чтобы вы были настолько глупы. Демон вобрал в себя знания бесчисленных умов. Ему не нужна подмога. Нет такого заклинания, которое могло бы остановить его.

— Этого не может быть! — завопил Феликссон.

— Я уверен, что высказал бы ту же безысходность три года назад, но это было до моей безвременной кончины, брат Теодор.

— Мы должны расстаться! — сказал Хеядат. — Все по разным направлениям. Я направлюсь в Париж…

— Ты не слушаешь, Яшар. Слишком поздно, — сказал Раговски. — Ты не можешь спрятаться от него. Я — доказательство.

— Ты прав, — ответил Хеядат. — Париж — это слишком очевидно. Куда-нибудь подальше, тогда…

Пока Хеядат излагал свои панические планы бегства, Элизабет Коттлав, очевидно смирившись с реальностью обстоятельств, улучила момент, чтобы поговорить с Раговски.

— Они сказали, что нашли твое тело в храме Феместриона. Это странное место для твоего нахождения, Джозеф. Это он тебя туда привёл?

Раговски остановился и посмотрел на нее, прежде чем ответить: — Нет. Вообще-то, это было мое собственное укрытие. За алтарём была комната. Крошечная. Тёмная. Я… Я думал, что там я в безопасности.

— И он всё равно нашёл тебя.

Раговски кивнул. Потом, пытаясь казаться непринуждённым, но не справляясь со своим голосом, он просил: — Как я выглядел?

— Меня там не было, но, судя по всему, ужасно. Он оставил тебя в твоем маленьком укрытии с своими крюками, которые были всё ещё в тебе.

— Ты сказал ему, где были все твои манускрипты? — Спросил Полташ.

— С крюком и цепью, протянутой через задницу, и желудком, втянутым в кишечники, да, Арнольд, сказал. Я визжал, как крыса в мышеловке. А потом он оставил меня там, с этой цепью, медленно вспарывающей мне брюхо, за это время он сходил ко мне домой и не вернулся со всем, что я спрятал. К тому времени я так мучительно хотел умереть, что помню, как буквально умолял его убить себя. Я сообщил ему то, о чем он даже не спрашивал. Все, чего я хотел, это смерти. Которую я и получил, в конце концов. И я никогда в жизни не был так благодарен.

— О, Господи! — завопил Феликссон. — Посмотрите на себя, слушаете его болтовню! Мы подняли сукиного сына, чтобы он дал ответы, а не рассказывал свои гребаные ужасные истории.

— Тебе нужны ответы! — рявкнул Раговски. — Тогда вот. Возьмите бумагу и запишите местонахождение каждого гримуара, брошюры и статьи власти, которыми вы владеете. Все. Он все равно рано или поздно получит эту информацию. У тебя, Лили, есть единственная известная копия "Жестокостей Сандереггера", — так?

— Возможно…

— Да чтоб тебя, женщина! — Сказал Полташ. — Он пытается помочь.

— Да. Она принадлежит мне, — сказала Лили Саффро. — Она в сейфе, закопанным под маминым гробом.

— Запиши это. Адрес кладбища. Расположение участка. Нарисуй чертов чертеж, если необходимо. Просто облегчи ему задачу. Надеюсь, он окажет ответную любезность.

— У меня нет бумаги, — сказал Хеядат, его голос внезапно зазвучал пронзительно и по-мальчишески от страха. — Кто-нибудь, дайте мне листок бумаги!

— Вот, — сказала Элизабет, вырывая листок из записной книжки, которую она вытащила из кармана.

Полташ записывал на конверте, который он прижал к мраморной стене склепа. — Я не понимаю, как это спасает нас от его вмешательства в наши мозги, — сказал он, яростно черкая.

— Не спасет, Арнольд. Это просто жест смирения. Кое-что, с чем никто из нас не был хорошо знаком в жизни. Но это может — и я не даю никаких гарантий — это может сохраниться.

— Господи! — воскликнул Хеядат. — Я вижу свет через трещины.

Волшебники оторвались от царапанья по бумаге, чтобы посмотреть о чем он говорит.

В дальнем конце мавзолея холодный голубой свет пробивался сквозь мелкие трещины между мраморными блоками.

— Встреча с ним неизбежна, — сказал Раговски. — Элизабет, дорогая?

— Джозеф? — сказала она, не отрываясь от своих лихорадочных каракулей.

— Отпустите меня, пожалуйста.

— Минутку. Дай мне закончить писать.

— Отпусти меня, черт возьми! — сказал он. — Я не хочу быть здесь, когда он придет. Я больше никогда не хочу видеть его ужасное лицо!

— Терпение, Джозеф, — сказал Полташ. — Мы просто прислушиваемся к твоим советам.

— Кто-нибудь, верните мне мою смерть! Я не могу снова пройти через это! Никто не должен!

Усиливающийся свет из-за стены склепа теперь сопровождался скрежетом, так как один из огромных мраморных блоков, примерно на высоте головы, медленно выходил из стены. Когда он примерно на десять дюймов выдвинулся из стены, второй блок, ниже и левее первого, начал двигаться. Спустя секунды третий, на этот раз правее и выше первого, также начал смещаться. Сверкающие серебристо-голубые лучи света разбегались во все стороны, прокрадываясь через трещины в стене.

Раговский, разгневанный безразличием своих воскресителей, возобновил разрушение некромантических трудов Коттлав, с того места, где остановился. Он хватал алебастровые чаши и швырял их о движущуюся стену. Затем, сняв пиджак, в котором был похоронен, он встал на колени и использовал его, чтобы стереть цифры, которые Коттлав начертала по безукоризненной спирали. Несмотря на то, что он был мертв, на его бровях появились капельки влаги, которые он оттирал. Это была темная, густая жидкость, которая собралась у него на лбу и, в конце концов, скатилась по его лицу на землю, разбрызгивая смесь бальзамирующей жидкости и остатки его собственных соков разложения. Однако его усилия, чтобы обратить воскрешение вспять, начали окупаться. Желанное онемение начало распространяться от пальцев рук и ног вверх по его конечностям, а за глазами и носовыми пазухами возникло ощущение переливающегося веса, когда полужидкое содержимое его черепа откликнулось на требования силы тяжести.